— Но вы не производите впечатление униженного человека. Напротив, у вас есть все, о чем можно желать. Семья, которая вас любит. Прекрасные условия жизни. — Она сделала пузу. — И работа.
Несколько секунд в комнате стояла мертвая тишина. Карами всем своим видом показывал, что игнорирует эти ее слова.
— То, что произошло, будет происходить впредь, — продолжал он. — До тех пор, пока не будет найдено решение. Может быть, я не доживу до этого. Доживут мои дети. Мы все стоим перед лицом неизбежности.
Мне не следует снова заводить речь о ребенке, убитом в Риме, — саму себя предупредила Саша. Телезрители уже знают об этом из первого эпизода. Нужно молчать, нужно прикусить язык и дать ему выговориться.
Внезапно в беседу вмешалась Жозетта.
— Прошлой ночью мужу приснился сон. Это был часто повторяющийся сон. Солдаты гнались за ним по улицам Рамла…
— Я бежал, — продолжал вслед за женой Тамир, — чтобы разыскать жену и детей. Во сне я понимал, что буду в безопасности только когда найду их.
— И вы нашли их? — спросила Саша с долей иронии в голосе.
Тамир крепко сжал руку жены.
— Нет, — сказал он. — Известно, что сон это плод собственного воображения. Во сне нельзя умереть. Если только это не будет настоящая смерть.
Саша уже научилась оставлять без внимания эти многозначительные и туманные метафоры.
— Если вашего мужа убьют, — обратилась она к Жозетте, — продолжите ли вы его дело?
Жозетта вздохнула и повернулась, чтобы пересадить малыша к себе на колени. Потом она наклонилась к дочери и поправила ей челку. Художественные подробности. Саша не могла объяснить почему, но вся эта сцена напомнила ей цыганские семейства на парижских тротуарах. Взрослые оставляли ребятишек на лоскутных одеялах, и те, грязные, босоногие, сидели на корточках с банками для сбора подаяния между ног.
— Если моего мужа убьют, у меня не останется ничего, кроме борьбы и, конечно, моих детей.
Когда Саша обратилась к дочери, ее голос сделался не таким напряженным и лицо просветлело.
— Что ты чувствуешь, когда слышишь, как родители разговаривают о своей преданности идее, которая может стоить им жизни?
— Я чувствую то же, что и мой старший брат, — без запинки ответила Камила Карами.
— А именно?
— Гордость, — ответила девочка.
— А где твой старший брат? — поинтересовалась Саша.
— Он учится в Англии.
— А почему там?
— Чтобы получить хорошее образование.
Она посмотрела на мать, которая продолжила за нее.
— Мечта нашего сына — поступить в университет на оккупированных территориях. Но, конечно…
— Ему этого не разрешат, — закончил фразу Тамир.
— Из-за вас? — подсказала Саша.
— Да, потому что он мой сын, а я служу делу освобождения нашей родины. Поэтому нас преследуют израильтяне.
Все-таки израильтяне, а не евреи. Это звучит не так грубо. Она догадывалась, что Карами понимал это. И потому сказал именно так, для телекамеры.
— Если не наши дети, то дети наших детей смогут жить там и учиться в школе, — добавила Жозетта.
Совершенно неожиданно для себя и для супругов Карами, Саша решила спросить о том, о чем они вообще не упоминали в интервью и что никак не вязалось с только что сказанным.
— В нашей прошлой беседе, — начала она, взглянув на Карами, — вы сказали, что если бы преуспели в вашей борьбе и освободили свою Родину, то вам было бы совсем необязательно там жить. Не могли бы вы объяснить почему?
В глазах Карами промелькнуло раздражение, однако он справился с собой.
— Я имел в виду то, что мы, палестинский народ, благотворно питаемся культурой другого народа, среди которого мы растворены. Точно так же, как и наши братья-евреи, процветающие в диаспоре. Я имел в виду, что должен находиться здесь, чтобы заложить основу нашего правительства. Однако, когда мы добьемся своей цели, я, конечно, перееду на Родину. Сегодня об этом мы можем только мечтать.
Саша представила себе, какой горячий прием у телезрителей обеспечен Карами после этих слов «наши братья-евреи». Ну что же, теперь можно предоставить ему последнее слово. Люди увидят, что скрывается за всем его краснобайством.
— Сколько вам было лет, когда вы встретились со своим мужем? — спросила она Жозетту.
— Двадцать.
— Вы тогда имели какое-нибудь представление о палестинской идее?
Жозетта явно чувствовала себя неуютно.
— Нет.
— Вы узнали о ней от мужа?
Перед Жозеттой встал выбор: все или ничего. И она выбрала первое.
— Она научил меня жизни. — Она посмотрела на мужа. — Ради него я была готова на все.
Как трогательно, подумала Саша.
— Ну а вы, — обратилась она к Карами, — вы чувствовали то же самое?
— С самого начала нас связывали крепкие узы.
— А когда именно вы почувствовали эту связь? — поинтересовалась Саша.
— Когда мы встретились, я сразу поняла, что наши жизни должны слиться в одну, — поспешно ответила Жозетта.
Саша поощрительно закивала, когда та принялась расписывать свое воодушевление от приобщения к библейской битве. Именно так она восприняла эту романтическую революцию, которая вырвала ее из обывательской трясины Парижа.
— Моя жена — моя помощница. Я доверяю ей больше, чем кому бы то ни было.
— Мы живем одной и той же идеей. Мы понимаем друг друга с полувзгляда. Наши сердца бьются в унисон, — сказала Жозетта.
— И страдают от одного и того же, — прибавил Карами.
— Вы когда-нибудь боялись? — спросила Саша обоих.
Умиление мгновенно исчезло. Вместо него — твердый ответ человека, убежденного в правоте дела, за которое он борется.
— Мы не выбирали нашу судьбу. Мы только стараемся выполнить свое предназначение, — ответил Карами.
Следующей должна быть девочка, решила Саша. Ребенок, живущий с такими целеустремленными бойцами-родителями. Может ли она представить себе жизнь в доме, где не бряцают оружием, где телефонный номер, замки на дверях и охранники не меняются каждый месяц? Думала ли она о том, что ее жизнь могла бы быть совершенно другой, если бы после очередной террористической акции портрет ее отца не мелькал на телевизионных экранах и на первых полосах газет?
— Но как же я могу ответить на ваш вопрос, — сказала девочка, — если у меня нет другой семьи? Других родителей?
— Ты знаешь, как пользоваться пистолетом?
Едва заметное колебание.
— Да.
— А кто научил тебя этому?
— Мама.
Сказала так, как любая другая дочь сказала бы о том, что мама научила ее играть в куклы.
— А у тебя есть пистолет?
