Анатолий Борисович снял белую от униформы шапочку и вытер ею пот с лица, потом бросил ручку и пошел назад, в палату Таисии Ковалевой.
За ужином, состоящим из бутербродов с колбасой и паштетом, их было двое. Сестра с аппетитом ела, Обнаров сидел и рассеянно смотрел в ее сторону.
– Ты хреново выглядишь, братец, – сказала Наташа.
Она протянула руку, погладила его по волосам.
– Девочкам нравится, – он усмехнулся, припомнив Киру Войтенко.
– Ты Тае сегодня звонил?
– Звонил.
– Как она?
– Хорошо. Лечится.
– Я почему-то не смогла дозвониться сегодня. Вызов идет, но никто не отвечает.
– В саду, наверное. Там очень красивый сад.
– Хмурый чего?
– Устал. Егор всю ночь не спал.
– Не волнуйся, Костик. С мальчиком все в порядке. Врач не нашел ничего, что могло бы нас насторожить. Видимо, погода будет меняться, вот он и капризничает.
Обнаров грустно улыбнулся, подумал: «Он просто чувствует, что с его мамой…»
– Наташа, вы с мамой на физиопроцедуры не опоздаете? Ногу волочит, смотреть больно.
– Да. Едем. Мама! – крикнула Наташа матери, занимавшейся с внуком. – Мама, собирайся! Костя за Егором присмотрит. Ключ, второй, дай нам. Не жди, спать ложись. С пробками мы рано не вернемся.
Проводив родных, Обнаров взял сына на руки и пошел на кухню. Он сел на диван, негромко включил телевизор и с ложечки аккуратно стал кормить ребенка яблочным пюре. Сын ел с удовольствием, потешно причмокивая губами. Сын улыбался, то и дело взмахивая ручками.
– Ах, Егор, Егор… Разгулялся, Бармалей. Спать-то ты сегодня будешь? Бабушку пожалел бы. Ведь она всю ночь глаз не сомкнула, прислушивалась, как ты там.
Обнаров закрыл баночку с пюре и стал из соски поить ребенка соком. Покушав, тот выглядел абсолютно счастливым. Обнаров поцеловал ребенка в кончик носа, в щеку, улыбнулся.
– Ничего, мой хороший. Наша мама выкарабкается. Она упорная. Мы же любим ее и ждем. Так что, поверь мне, все у нее будет хорошо.
В дверь позвонили. Обнаров открыл. На площадке стояла Кира Войтенко. На ней был довольно откровенный топ, узкие белые брюки, босоножки на невероятно высокой шпильке. Каштановые волосы были заколоты на затылке так, как это делала обычно Тая. Макияж был умеренным, минимальным, тоже в духе жены.
– Добрый вечер, – чуть смущенно произнесла она.
– Добрый.
Не скрывая удивления, Кира разглядывала Обнарова.
– Если вы хотите продолжить начатый вами утром скандал… Увольте! Я слишком устал от вас, – произнес Обнаров. – Вы сорвали съемку. Объясняйтесь с Мелеховым и Плотниковым.
– Нет-нет! – порывисто, не отводя глаз от него и ребенка, сказала Кира. – Я пришла извиниться.
– Я извиняю вас. Всего хорошего, – безразличной скороговоркой сказал Обнаров и попытался закрыть дверь.
– Простите, Константин Сергеевич, – Кира взялась за ручку двери, – вы не могли бы уделить мне хотя бы пять минут?
– Зачем?
Она замялась, видимо, подбирая устроившие бы его аргументы.
– Ладно. Проходите на кухню.
В прихожей Кира сняла туфли, и Обнаров непроизвольно отметил, что не только волосы у нее убраны так, как у Таи, но Кира одного роста с Таей.
– Пожалуйста, налейте себе чай сами, мне это не очень ловко с сыном на руках. А я, с вашего позволения, продолжу только что начатую трапезу.
Кира удивленно смотрела то на него, то на тарелку бутербродов, то на чайник, шипевший на плите.
– Странно…
– Что странно?
– Я думала, у вас хоромы, повар, прислуга. Думала, что с ребенком сидит нянечка.
– Это сын. Его Егором зовут. Так зачем вы пришли?
Кира поставила на стол чашку чая и села напротив.
– У вас чудесный сын. Сколько ему?
– Зачем вы пришли?
– Во-первых, я хотела попросить у вас прощения. Я обидела вас.
– Обидеть может равный. Зачем вы пришли?
Егор захныкал, вот-вот готовый заплакать.
– Сейчас, подожди, мой хороший, мы пустышку с тобой найдем.
Обнаров поискал соску-пустышку, нашел на окошке, помыл и дал ребенку. Он переложил сынишку на другую руку, с удовольствием разогнул затекшую.
– Так странно видеть вас с ребенком…
– Почему?
– Не знаю. Вы сейчас совсем другой.
– Другой?
– Не наглый. Такой милый, усталый.
– Я не спал ночь. Сын плакал, не переставая. Днем вы истерики закатывали. А что до наглости, так у меня весь материал, вся роль – про наглость. Каким же я должен быть?
– Константин Сергеевич, я, видимо, просто дура! Мне все ребята из съемочной группы об этом говорят. Я папе рассказала, он сказал, что я его фамилию опозорила.
– Если вы ждете от меня, что я буду это обсуждать, вы заблуждаетесь.
– С вами тяжело.
– Входную дверь я не запер.
– Послушайте, Константин Сергеевич…
На подоконнике зазвонил телефон. Опасаясь, что звонок напугает Егора, Обнаров поспешно взял трубку.
– Да, слушаю, – потом он коротко выслушал звонившего и жестко сказал: – Благодарю вас. Не в ближайшее время. Да. Всего доброго, – и уже Кире: – Извините. Это насчет интервью. О чем вы хотели сказать?
– Я? Да. Хотела. Константин Сергеевич, может быть, я могу вам чем-то помочь? Я ведь знаю, что ваша жена в больнице.
– Надо же! – Обнаров усмехнулся с издевкой. – Уже пронюхали журналюги!
– В интернете большой материал о болезни вашей жены. Посещаемость сайтов зашкаливает.
– Вы-то что на этих сайтах делали?
– Вы мне интересны.
– Я это понял.
– Я искренне. Вам очень тяжело сейчас. Может быть, я могу вам чем-то помочь?
– Чем?
– Сама не знаю. Я могу готовить, мыть посуду, стирать белье, сидеть с малышом, я могу быть компаньонкой…
– Домработница мне не нужна. Няня тоже. А что до компаньонки… Я заметил вашу прическу, я заметил ваш макияж, я оценил ваш костюм и ваш визит. По отношению к моей жене то, что вы делаете, называется подлостью. Извините, уже поздно, мне пора купать сына.
У дверей Кира остановилась, обернулась.
– Константин Сергеевич, вы же умный. Вы не можете не видеть! Я же люблю вас, поэтому и пришла! Вы это понимаете?! Как мне с этим жить?! Как?!!– Это ваши проблемы, – резюмировал он и запер за Кирой дверь.
Когда Обнаров увидел жену, его сердце сжалось от боли и больше уже не билось в полную силу.
Двенадцать дней назад она была очень слабенькой, бледной, но это был живой человек, который мог разговаривать, улыбаться, чувствовать, в конце концов, просто пожимать его руку. Тогда, в прошлые свои визиты, отказавшись от коляски, он на руках выносил жену в сад, в тени плакучей ивы, у фонтана, они сидели за разговорами до полудня. В прошлый раз он привез жене фотографии сынишки, и она нашла в себе силы радоваться тому, как малыш подрос. Конечно, он переживал, ведь, она так похудела, так ослабела! Тогда он не знал, что будет по прошествии следующих двенадцати дней, когда жене придется пережить глубокий агранулоцитоз и нейтропеническую лихорадку.
