А Джуд замерзала. Мимо нее по рыночной площади сновали толпы туристов, одетых в шорты и футболки, с камерами и едой на вынос, которую они поглощали с шампуров или вылавливали из промасленных бумажных кульков. Длинноволосые музыканты обосновались на углу главной улицы с аккордеонами, гитарами и барабанами-бонго. Один из них даже дубасил по клавишам пианино.
Джуд плотнее обернула шею тяжелым кашемировым шарфом и поправила сумочку на плече. Травяной газон у рынка оккупировали бездомные, на них глядел гигантский тотемный шест.
Она пересекла шумную улицу и поднялась по крутому холму к высоченному зданию, которое словно упиралось в высокое голубое небо.
— Миссис Фарадей, — приветствовал ее швейцар, дотрагиваясь до своей смешной фуражки.
Не в силах сегодня улыбаться, она кивнула и прошла мимо. Дожидаясь лифта, постукивала ногой по плиточному полу и кусала губу. Шарф она сняла, но потом снова набросила на плечи. К тому времени, как она добралась до строгого офиса доктора Блум, Джуд так замерзла, что не удивилась бы, если бы изо рта у нее пошел пар.
— Можете войти, миссис Фарадей, — сказала секретарь, сидевшая у входа за стеклянной стеной.
Джуд ничего не смогла ответить. Пересекла приемную и вошла в элегантно обставленный кабинет.
— Включите отопление, — сказала она без всяких вступлений, рухнув в плюшевое кресло.
— Рядом с вами лежит плед, — сказала ей врач.
Джуд взяла светло-бежевый мохеровый плед и завернулась в него.
— Что? — спросила она, осознав, что доктор Блум не сводит с нее взгляда.
Доктор Харриет Блум села напротив Джуд. Вид у нее был такой же строгий, как и у кабинета, — стального цвета седина, худое лицо и темные глаза, что замечали все вокруг. Сегодня на ней было узкое, облегающее платье в мелкую клетку, черные колготки и модные черные туфли.
Когда Джуд впервые уступила настойчивым уговорам Майлса «обратиться за помощью» и «сходить к кому-то», ей пришлось побывать у многих психологов, терапевтов и консультантов. Сначала ее главным оценочным критерием была готовность врачей выписывать лекарства. Со временем она отсеяла сладкоречивых поставщиков надежды и кретинов, имевших наглость заявлять ей, что когда-нибудь она снова начнет улыбаться. Как только кто-то из них произносил, что время залечивает все раны, она немедленно вставала и уходила.
К пятому году осталась только Харриет Блум — Харриет, которая редко улыбалась и держалась так, будто способна понять трагедию. А еще она имела право выписывать лекарства.
— Что? — повторила Джуд, содрогаясь.
— Мы обе знаем, какой сегодня день.
Джуд хотела ответить что-нибудь, но не смогла. Только кивнула.
— Вы спали ночью?
Она покачала головой.
— Майлс обнял меня, но я его оттолкнула.
— Вам не нужно утешение.
— Какой от него толк?
— Вы собираетесь как-то отметить эту дату?
Вопрос разозлил Джуд, а злость все-таки лучше, чем бесконечное отчаяние.
— Как отметить? Послать ей на небо шарики? Или посидеть рядом с гранитной плитой на траве, где лежит ее тело? Или, быть может, мне следовало пригласить гостей в честь окончания ее жизни?
— Иногда люди находят утешение в подобных вещах.
— Да. Наверное. Только не я.
— Как я сказала, вам не нужно утешение. — Харриет сделала запись в блокноте. — Почему вы продолжаете ко мне приходить? Вы управляете своими чувствами так строго, что мы почти не добиваемся прогресса.
— Я прихожу к вам за лекарствами. Вы это знаете.
— А как у вас дела на самом деле?
— Сегодня будет тяжело. Я начну вспоминать ее и уже не смогу остановиться. Буду думать, что Майлс все-таки ошибся. Что она могла пойти на поправку, или, если бы я ее поцеловала, она очнулась бы, как диснеевская принцесса. Стану представлять, что мне следовало сделать ей искусственное дыхание или массаж сердца. Бредовые идеи. — Джуд подняла взгляд. В глазах доктора Блум блестели слезы, смягчая строгость лица. — Я приму несколько таблеток снотворного, а затем наступит завтра, и со мной будет все в порядке до Дня благодарения, а потом Рождества, а потом… ее дня рождения.
— Дня рождения Зака.
Джуд поморщилась.
— Да. Хотя теперь он его не празднует.
— А когда в последний раз ваша семья что-то праздновала?
— Вы сами знаете ответ. От нас осталась одна оболочка, как в том фильме о похитителе тел. Мы только делаем вид, что настоящие. Зачем мы все это перемалываем? Я просто хочу, чтобы вы мне сказали, как пережить сегодняшний день.
— Вы никогда не спрашиваете меня о завтрашнем дне. Почему?
— Что вы имеете в виду?
— Большинство пациентов хотят знать, как жить. Они хотят получить от меня карту, по которой смогут следовать, чтобы добраться до счастливого будущего. А вы просто хотите пережить каждый день.
— Ну, здравствуйте! Я не биполярна, не шизофреничка, не на грани сумасшествия. Я просто печальна. Дочь умерла, и я опустошена. И лучшего будущего у меня не будет.
— Вы в это хотите верить?
— Так оно и есть. — Джуд скрестила руки на груди. — Послушайте, вы мне уже помогли, если вас это волнует. Быть может, вам кажется, что за такой срок мне должно стать лучше, для вас шесть лет — это много. Но не для меня и не тогда, когда умирает ребенок. Я действительно делаю успехи. Я хожу за продуктами, готовлю ужин, встречаюсь с подругами, занимаюсь любовью с мужем, голосую.
— Вы не упомянули ни своего сына, ни внучку.
— А я и не собиралась приводить полный список, — парировала Джуд.
— Вы по-прежнему преследуете Грейс?
Джуд сняла шарф. Теперь ей стало жарко, она покрылась потом, этот шарф просто душил ее.
— Никого я не преследую.
— Вы стоите за деревьями и наблюдаете за ней в группе продленного дня, но отказываетесь обнять ее, поиграть с ней. Так как это называется?
Джуд начала расстегивать пальто.
— Боже, какая жара!
— Когда вы в последний раз обнимали Грейс? Или целовали ее?
— В самом деле. Настоящее пекло…
— Здесь не жарко.
— Проклятая менопауза.
— Джуд, — сказала Харриет с раздражающим терпением, — вы отказываетесь любить свою внучку.
— Нет, — сказала Джуд, наконец подняв глаза. — Я не могу любить ее. В этом вся разница. Я пыталась. Неужели вы думаете, что я не пыталась? Но когда я смотрю на нее, то ничего не чувствую.
— Это неправда, Джуд.
— Послушайте, — вздохнула Джуд. — Я знаю, чего вы добиваетесь. Мы с вами уже давно ходим кругами. Я говорю вам, что не могу ничего чувствовать, а вы мне твердите, что я, мол, не хочу. С рассудком у меня все в порядке. Не сомневайтесь. И прежде я была бы уверена, что вы правы.
