Осознав это, она вдруг изо всей силы сжала руками виски. Целыми днями она сидела и думала о смерти Джейма: почему она не сделала того, почему не сделала этого… Она просыпалась с мыслью о нем, а засыпая, вновь видела его во сне. Но не ночные кошмары мучили ее — кошмары пережить было бы, пожалуй, легче — она видела его во сне живым и здоровым! Он смеялся, целовал ее, занимался с нею любовью, рассказывал о своих мальчишеских проказах…
Просыпаться было безумно больно, и поэтому Мара старалась не спать вообще. Она засиживалась до утра, слушая гудок далекого поезда и перестук колес, которые отколачивали развеселую песенку, еще сильнее напоминавшую Маре о том, что она потеряла.
Ребенок не стал для нее утешением, хотя Викки была единственным живым напоминанием о Джейме. Маре слишком больно было смотреть на дочку, глядевшую на нее синими глазами Джейма и улыбавшуюся его веселой улыбкой. Мара старалась как можно реже видеть Викки, полностью перепоручив ее заботам няни.
А жизнь тем временем шла своим чередом, как бы насмехаясь над неизбывным горем Мары.
Цирк отправился из Южной Каролины в Виргинию, затем пересек реку Огайо и начал гастроли в южной части штата Огайо. Звуки, постоянно доносившиеся до Мары, — звуки другой, счастливой жизни, — причиняли ей безумную боль. Маре невыносимо было думать, что всего в нескольких метрах от нее люди веселятся, в то время как ее Джейма больше нет на свете… он уже не любит ее и не любит их ребенка…
Через две недели после смерти Джейма к Маре пришел мистер Сэм. Он стал убеждать ее, что цирк без нее погибнет, что она должна подумать о том, чтобы включиться в работу.
— Поверь, мы все скорбим вместе с тобой, — говорил он. — Но мы же не можем бросить цирк! Ты моя самая лучшая артистка. Мы теряем кучу денег из-за того, что на афишах нет твоего имени! На следующей неделе мы будем четыре дня выступать в Цинциннати. Боюсь, без тебя сборы будут ничтожны. Как ты думаешь, когда ты сможешь вернуться к работе?
Мара смотрела на него ничего не видящими глазами и молчала. Мистер Сэм потрепал ее по руке, ласково попросил подумать над его просьбой и ушел.
Джоко приходил каждый день. Мара не слишком радовалась его визитам, но и не была очень уж против. Что бы он ни рассказывал — свежие сплетни, последние анекдоты — все его попытки развеселить Мару не вызывали в ней абсолютно никакой реакции. Никто не в состоянии был вывести ее из прострации.
Вот и теперь Джоко сидел на своей любимой табуреточке и рассказывал о какой-то склоке между гимнастками, как вдруг раздался стук в дверь. Кланки поблизости не было, и Мара решила не открывать, надеясь, что непрошеный гость, подумав, что никого нет, уйдет. Но Джоко распахнул дверь.
Вошедший — высокий, стройный и, несмотря на седые волосы, все еще красивый мужчина — был Маре незнаком. Но что-то в чертах его лица так неожиданно напомнило ей Джейма, что Мара чуть не вскрикнула. Долгое время они смотрели друг на друга молча, потом мужчина окинул взглядом гостиную.
— Кто вы, сэр? — наконец обратился к нему Джоко.
— Меня зовут Эрл Сен-Клер. Я приехал, чтобы переговорить с моей невесткой.
— Ты хочешь с ним разговаривать? — воинственно спросил Джоко у Мары.
Мара тихо кивнула. Какое теперь это могло иметь значение?
— Мне остаться, Мара? — осведомился Джоко. Она вновь кивнула, и Джоко, предложив Сен-Клеру стул, уселся на свою табуреточку, скрестил на груди руки и приготовился слушать.
Мистер Сен-Клер не обращал на него никакого внимания. Его голубые глаза — светлее, чем у Джейма — были устремлены на Мару, и только теперь она впервые испугалась за свой внешний вид: ни косметики, ни прически, мятое платье с оторванной пуговицей…
— Я пришел поговорить с вами относительно судьбы моей внучки, — сказал он. — Я думаю, вы согласитесь, что цирк — не лучшее место для ребенка. Постоянные переезды, антисанитария, грубые люди — все это не для нее, тем более теперь, когда она осталась без отца. Не надо ведь забывать, что она носит фамилию Сен-Клеров, она последний отпрыск нашего рода, и мы — ее бабушка и я — хотели бы забрать девочку к себе. У нас она получила бы все, что необходимо, мы послали бы ее в хорошую школу, дали бы ей подобающее воспитание. Вам же я взамен выделю некоторую сумму, вполне достаточную, чтобы обеспечить ваше будущее. У Джейма ведь почти не было своих денег, кроме того немногого, что оставила ему бабушка. Если вы отдадите девочку мне, я сделаю ее своей наследницей.
Его слова глубоко поразили Мару. Она слушала Сен-Клера и думала о том, что он прав. Для Викки будет гораздо лучше жить с бабушкой и дедушкой. В конце концов, у нее будут богатый дом, блестящее образование, она наследует состояние Сен-Клеров, которое должно было перейти к Джейму. Ведь Викки его дочь…
— Идите отсюда вон! — услышала вдруг Мара голос Джоко и ошеломленно посмотрела на него. Он сжал свои маленькие кулачки, лицо его налилось кровью. В любую минуту он готов был броситься на Эрла Сен-Клера точно боевой петушок. Но Джоко выглядел отнюдь не комично, он выглядел свирепо.
— А кто этот карлик? — удивленно спросил Эрл Сен-Клер.
Слово «карлик» мгновенно вывело Мару из состояния апатии. Неожиданно боль и обида прорвались наружу, и, вскочив, она указала гостю на дверь.
— Уходите! — крикнула она. — Немедленно уходите!
Отец Джейма смотрел на нее своими холодными глазами.
— Вы еще очень пожалеете об этом, — сказал он. — Когда ваша дочь вырастет, она не скажет вам спасибо за то, что вы совершили, уверяю вас. Что сможете дать ей вы в сравнении с тем, что предлагаю я? Как долго вы еще будете выступать в вашем цирке? Лет десять, пятнадцать от силы. Один неудачный прыжок — и ваша карьера окончена, а что дальше? Вы же умрете в нищете, и на нищету обрекаете свою дочь. Подумайте над тем, что я вам говорю, прежде чем сказать окончательное «нет».
Мара понимала, что он прав, но именно это и привело ее в еще большую ярость.
— Нет! Нет! Нет! Убирайтесь отсюда! Убирайтесь, а то я велю вас выгнать! — она уже почти визжала.
— О, уверяю вас, я ухожу. Теперь я понял, что вы еще примитивнее и глупее, чем я думал. А поскольку в вашей дочери течет ваша кровь, я вижу, что и впрямь совершил ошибку, приехав сюда. Прощайте. Больше вы обо мне никогда не услышите.
Он ушел. Мара стояла, дрожа от ярости, и тут же сорвала злость на Джоко:
— За каким дьяволом ты полез не в свое дело?
Он криво усмехнулся и заметил с издевкой:
— Великолепно, девочка моя! Теперь я вижу, что ты вновь становишься прежней Марой.
И он удалился, страшно довольный собственной «шуткой».
