По пути к пляжу я показываю Уорду на парковку вдалеке.
– Бабуля назначала нас с Лукасом ответственными: мы должны были убедиться, что все оплатили парковку.
– И что, все оплачивали? – весело спрашивает Уорд.
– Если не оплачивали, то имели дело с Лукасом. Который гонялся за ними по стоянке и вопил «А ну, плати!»
Дедушка смеется. И добавляет, что Лукас не изменился.
Когда мы возвращаемся с прогулки, я показываю Уорду оставшуюся часть дома, и мне неловко снова оставаться с ним наедине.
– Здесь нужно кое-что подлатать, – говорю я, когда мы входим в детскую, где мы с Лукасом обычно проводили время перед телевизором. В одном углу – стеклянные двери, ведущие в сад. Рядом стоит кукольный домик, который бабушка когда-то подарила Айле. Я подхожу к книжной полке и беру «Ребекку» Дафны дю Морье, сдув с нее пыль.
– Помню, как дедушка рассказывал мне про Дафну дю Морье, когда мы только сюда переехали. Мы часто сидели у камина, и дедуля читал мне ее книги. И все побережье наполнено духом Дафны.
На втором этаже я проношусь мимо двери своей комнаты, не желая, чтобы Уорд вошел, но он проходит вперед меня.
– Тут так мило, – говорит он, глядя в окно на море. Я, помедлив немного, подхожу к нему.
– Меня зачаровывало море: оно всегда было таким разным. Даже зимой, когда волны становились совсем серыми, море имело надо мной странную власть.
Уорд поднимает за серебряную рамку фотографию моей матери, стоящую на старом туалетном столике. Здесь она так похожа на бабулю. На ее длинных каштановых волосах небрежно повязана косынка. Она держит на руках меня в пеленке – из пеленки выглядывает моя мордочка.
– Это ты? – спрашивает Уорд. Я киваю. На снимке я положила голову маме на плечо и прижалась к ней. Мамины глаза закрыты; я тоже почти сплю. Я бы хотела помнить этот момент, но я чувствую его – вдыхаю аромат ее ванильных духов, слышу стук ее сердца. Всхлипнув, я снова киваю.
– Это моя мама.
Уорд смотрит на меня.
– Она была красивой, – говорит он. – Этим ты в нее.
На этот раз я не отворачиваюсь.
– Правда, Дженьюэри. Ты очень красивая.
– Ну что там с двигателем? – спрашиваю я Уорда. Он в который раз поворачивает ключ в замке, но вместо шума мотора слышен лишь болезненный скрежет.
– В последнее время мой автомобиль стал очень строптивым.
– А раньше ты мне об этом сказать не мог?!
Дедушка стоит на крыльце и ждет. Уорд снова пытается завести двигатель, но снова ничего.
– Похоже, аккумулятор сдох.
– Не понимаю! – Я в раздражении. – Все же было нормально!
– Бесполезно, Дженьюэри.
Я опускаю стекло.
– Дедушка, не стой на морозе, простудишься, – говорю я, уверенная, что мы вот-вот наконец уедем.
И тут я понимаю, что Уорд вышел из машины и что-то ковыряет под капотом. Совершенно ясно, что он абсолютно не понимает, что́ в машине может быть не так.
– Тут нигде нет рядом автосервиса? – спрашивает Уорд, помахав мне перепачканной маслом рукой.
Пятница, вечер. У нас с Уордом нет другого выбора, кроме как заночевать в Бич-Хаузе. Нужно менять аккумулятор, и, конечно, все получилось именно так, что уехать отсюда мы сможем не раньше полудня. Мы уже созвонились с Лондоном. К счастью, Айла как раз у Дэна.
– Вам разве не нужно позвонить жене? – спрашивает дед Уорда, пристально наблюдая за ним. Мы сидим у камина. Я подпрыгиваю.
– Пойду приготовлю ужин.
За ужином Уорд расспрашивает деда о его работе в театре. Дедуля рассказывает о премьерах, которые всегда были самыми интересными событиями, если, конечно, актеры не путали текст.
– Я всегда нервничал в день премьеры, – говорит дедушка. – Перед каждой генеральной репетицией я молился, чтобы что-нибудь случилось и спектакль можно было бы отменить.
Уорд улыбается.
– Волноваться и переживать совершенно нормально, Уорд. Если человек не переживает, значит, ему все равно.
– Я часто нервничаю перед важными переговорами.
– Это незаметно, – добавляю я.
Уорд смотрит на меня:
– Просто я хорошо умею скрывать свои чувства.
– Так, друзья мои, – говорит дедушка. Мы только что досмотрели десятичасовой выпуск новостей и допили кофе с шоколадом.
– Пора спать. Слишком поздно ложиться вредно для здоровья, – говорит он, метнув в меня отчего-то слегка испуганный взгляд. Я целую его в обе щеки. Дедушкина кожа мягкая и хрупкая.
Уорд встает и благодарит деда за сегодняшний вечер.
– В комнате для гостей я оставил для вас полотенце, Уорд, – говорит дедушка. – И теплые одеяла. Здесь очень, очень холодно.
Оставшись с Уордом наедине, я театрально зеваю и сообщаю, что тоже собираюсь пойти спать. Но когда я поднимаюсь с пола – мы все сидели на полу перед камином, – Уорд хватает меня за руку.
– Подожди.
– Уорд, что тебе нужно?
– Кое-что нужно тебе сказать. Очень многое объяснить. Как ты думаешь, почему я взял тебя с собой на сделку, Дженьюэри?
Я снова сажусь перед камином, обхватив себя за колени. Уорд садится рядом. Я отодвигаюсь, уверенная, что, если он окажется еще ближе, мне снова захочется, чтобы он поцеловал меня, и закончить то, что мы начали так давно.
– Дженьюэри, все кончено.
– Что кончено?
– Я развожусь.
– Разводишься, – эхом повторяю я, давая себе время осознать его слова.
– Последние полгода мы общаемся через адвоката.
Я подсчитываю в уме – получается, почти с тех самых пор, как он пришел в «Шервудс». И все это время он разводится с женой?
– Что? Как? То есть почему ты не сказал мне раньше?
– Я не мог. Мы пообещали друг другу ничего никому не рассказывать. Марина не хотела, чтобы кто-то узнал, и я с уважением отнесся к ее решению. Единственный человек, который знал об этом, – Джереми. Когда он принимал меня на работу, то случайно подслушал наш с Мариной разговор, и он спросил меня, совершенно справедливо, не будет ли развод меня отвлекать. Я заставил его пообещать мне не говорить никому в «Шервудс». А потом мы с тобой так сблизились, и я хотел тебе рассказать, но не мог. Все это было для меня как гром среди ясного неба, Джен. Я совсем запутался и тоже чувствовал себя виноватым. Но теперь я могу быть с тобой откровенным, потому что процедура развода почти окончена и мы уже не скрываем, что расходимся. Жаль, конечно, но мы оба поняли, что это правильное решение. Если честно, мы с ней стали чужими уже давно.
– Из-за Спенсера?
Уорд качает головой.
– Конечно, и он тут тоже сыграл свою роль…
Он ерошит себе волосы.
– Полтора года назад мы с Мариной потеряли ребенка.
Я смотрю на Уорда, понимая теперь, почему он был таким грустным в детской в Юли-Лодже – смотрел в окно, а в душе у него, наверное, все сжималось от боли.
