– Налей еще, пожалуйста, – тихо попросила Дина, прижав ладонь к груди, где была приколота брошь. Артем выполнил ее просьбу, и Золотарева медленно подняла бокал. Она смотрела на его содержимое, чуть покачивающееся и оставляющее дорожки на стенках. – Милый мой мальчик, я хочу выпить за твое счастье. Я буду только рада, если из твоих прекрасных зеленых глаз уйдет эта постоянная грусть, с которой мне не удалось совладать. Главное, чтобы твоя избранница сделала тебя счастливым. Выпьем за вас обоих. И хотя я не знаю даже ее имени, я верю, что ты делаешь правильный выбор. За вас!
Артем выпил все, что было в бокале, одним большим глотком. Он чувствовал прилив благодарности к этой удивительной женщине. Он протянул руку, и она вложила в нее свою ладонь. Тропинин прижался к ней губами, а потом поднял на Дину взгляд и прошептал:
– Спасибо тебе, спасибо.
– Тебе спасибо, – ответила Дина улыбаясь, но только она знала, чего стоило ей сохранять эту полную достоинства выдержку. Переведя дыхание, она оглянулась на танцующих. Неподалеку несколько пар покачивались в ритме ненавязчивой медленной музыки. Ее словно не существовало до этого момента. И Дина удивленно подняла брови: что-то еще происходит вокруг? Слова, произносимые за этим столиком, заглушали все остальные звуки. Но сейчас было самое время закончить разговор, не углубляясь в детали, повторения обычно звучащих в таких случаях фраз. Дина нашла самый оптимальный выход: – Давай потанцуем?
– Давай, – Тропинин поднялся из-за столика, подал Дине руку, и они прошли через большой зал. Им смотрели вслед, потому что это была действительно красивая пара, достойная восхищения.
– Как же ты хорошо танцуешь, – заметила Дина, и вдруг глаза ее снова повлажнели, но она повернула голову в сторону, чтобы Артем этого не заметил.
– Ты тоже.
– У тебя столько достоинств. Зачем одному мужчине столько?
– Чтобы любимая женщина была с ним счастлива, – Тропинин ответил первое, что пришло на ум, и тут же понял, как ранит Дину этими словами.
– Да-а, – протянула она, – и чтобы те, кто были им отвергнуты, понимали невосполнимость потери.
– Дина, прости, я не хотел причинять тебе боль.
– Не извиняйся. Мы прекрасно проведем этот вечер, этот незабываемый вечер. А потом расстанемся.
Никогда раньше я не строила иллюзий и теперь не буду. Не чувствуй себя виноватым, Артем! – она сильно сжала пальцами его плечи. – Ты подарил мне столько счастья, что больше уже не выдержать. Воспоминаний хватит надолго. Главное, чтобы мы расстались по-людски. Никаких сцен, никаких обид. Только благодарность и пожелание всего самого светлого – это от меня.
– И от меня, – снова целуя руку Дины, ответил Артем.
– Но не жди, что я откажусь от услуг твоей юридической консультации! – хитро прищурившись, заметила Золотарева.
– Надеюсь, – усмехнулся Тропинин.
Зазвучала новая музыка, и они продолжали танцевать, обнявшись. Дина положила голову Артему на грудь, в последний раз ощущая прикосновение мужчины, который никогда и не принадлежал ей по-настоящему. Но с завтрашнего дня даже иллюзия обладания будет для нее потеряна. От этого сердце сжималось в тиски, но Дина не давала чувствам пробраться наружу. К чему потоки слез, трагическое выражение лица? Все это она оставит на потом, когда рядом не окажется ни единого свидетеля ее страдания. А сейчас она была рядом и мечтала, чтобы музыка не заканчивалась, потому что тогда придется снова сесть за столик и он навсегда разделит их стильной сервировкой, пышным убранством. И ее любимые гиацинты с этого дня никто больше не в праве дарить ей, никто. Только сама, когда захочет вспомнить, что было у нее светлого и радостного в жизни. Становилось грустно оттого, что за почти полвека ей так мало было отмерено настоящего счастья. Сейчас она могла прикасаться к нему, а скоро будет вправе только вести деловые беседы, обращаться, когда возникнут проблемы в бизнесе, и ничего личного. А сколько недоброжелателей с удовольствием почешут языки, обсуждая очередную смену декораций в ее жизни. Но Золотарева не любила прислушиваться к тому, что говорят о ней. Она привыкла быть на слуху. Ей нужно оставаться в той же форме, такой же активной и уверенной, какой ее привыкли видеть знакомые, компаньоны, в кругу семьи.
Сейчас она думала не о себе – об Артеме. Она была уверена, что у него все сложится именно так, чтобы он был счастлив. Даже перед лицом расставания Дина хотела только одного – счастья для него. Она будет видеть счастье в его глазах, когда время от времени ей придется заходить к нему на работу. И уверенность в том, что у него все хорошо, будет согревать ее. Для нее это было важнее собственного покоя и благополучия. Дина вздохнула, крепче прижимаясь к Артему. Она слишком близко допустила его к себе. Кажется, ни один мужчина не был ей так дорог. А жизнь всегда так поступает: она отнимает самое дорогое. Спасибо, что это было, пусть и недолго. Дина даже улыбнулась – ей будет что вспоминать. Ей только и останется, что вспоминать.
Марина шла к родителям Сергея пешком. Дорога была долгой, но не хотелось в эти весенние дни толкаться в переполненном транспорте. Все вокруг напоминало о том, что пора всеобщего пробуждения постепенно вытесняет поднадоевшую зиму с ее холодами, почерневшими сугробами, утоптанными дорожками, посыпанными солью. Воздух был еще морозным, но, несмотря на это, в нем витали ароматы просыпающейся природы, а пение птиц довершало уверенность скорых перемен.
Марина медленно шла знакомой дорогой одна, и это было непривычно – раньше всегда был рядом Сергей, а сейчас она даже не знала, где он, что делает, когда снова захочет увидеться с Аидочкой, – не с ней, а именно с Аидочкой. Марина была рада тому, что он не отказался от девочки, узнав правду. Это рыжеволосое чудо все еще заставляло его сердце радостно стучать, и он не мог оставаться равнодушным к проявлениям ее привязанности к нему. Правда, Марина не была уверена в том, что появление у Незванова новой семьи не поставит крест на отношениях с малышкой. И будет непросто объяснить Аидочке перемены в ее отце. Она скучает по нему. Марина вздохнула – даже она со всей своей любовью не может заменить дочке Сергея. Девочка отдаляется от нее. Она и раньше была не по годам развита и не страдала от одиночества. Она не требовала внимания, часами просиживая за рисованием, а с этого года за чтением детских книг. У Марины не было проблем, когда нужно было чем-то занять девочку. Карандаши, краски или книга – и можно спокойно идти в поход по магазинам, не переживая, что Аидочка займется чем-нибудь неподходящим в ее отсутствие. Но раньше дочка всегда знала, что настанет вечер и вернется папа, и с ним можно будет поговорить, показать рисунки, спросить о чем-то важном. Это было для нее необходимо. А осталась только мама, которая почему-то стала очень часто закрываться в ванной и там плакать. Марина знала, что Аидочке нелегко примириться с происходящими переменами, но ведь и ей самой было непросто принять их. Поэтому у нее не всегда получалось общаться с дочкой так, как та того хотела. Порой просто не было желания говорить, а Аида вдруг появлялась с горой рисунков и бесконечными комментариями к ним. Нужно было реагировать, хвалить. Марина чувствовала, что ее реакция выглядит фальшиво, попыткой отвязаться, но ничего не могла с собой поделать. Время шло, а ей не удавалось смириться с тем, что произошло между ней и Сергеем. Это казалось дурным сном, но, просыпаясь, Марина понимала, что все более чем реально. Еще немного, и Сергей подаст на развод. И когда они перестанут считаться супругами официально, последняя, оставляющая призрачную надежду нить будет разорвана. Марина боялась думать об этом. В глубине души она позволяла себе надеяться на чудо. Она не загадывала на падающие звезды, не ходила к гадалкам, не изливала душу единственной подруге, а безотчетно ждала, верила, что судьба смилостивится над ней и вернет ей Сергея, без которого все бессмысленно и глупо. Без него начинается обратное движение в себя, к дневнику, к душевной пустоте. И самое страшное, что даже Лидочка не станет для нее спасательным кругом. Марина не понимала себя, не могла разобраться в происходящем. Разговоры с собой о себе стали ее единственным развлечением. Она и не пыталась остановить этот поток внутреннего монолога. Другого собеседника она не могла бы так долго терпеть.
