Олесь Бенюх - Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей

Поэтическая фантазия О'Брайена неизменно поражала в равной мере и дилетантов и профессионалов. Это относилось и к сюжетам, но в еще большей степени к его цветовой гамме. «Море О'Брайена», «Горы О'Брайена», «Небо О'Брайена» — эти выражения знатоков живописи являлись синонимами первозданной ликующей мощи природы. Возможно, поэтому всех посетивших в тот день выставку О'Брайена особо заинтересовали пять небольших полотен, вывешенных в маленьком зале рядом со столовой. Новая серия художника была выполнена в нарочито блеклых, сдержанных тонах и была посвящена одной теме: «Человек в пустыне человечества».

Главным в этой серии был портрет юноши, который в упор смотрел на зрителя. Смотрел пронзительно, остро, с чуть заметной улыбкой. А вокруг размытым хороводом неслись другие человеческие лица — хаос ушей, носов, ртов, глаз. Картина называлась «Повелитель вселенной». Постояв перед ней, зритель вдруг понимал, что юноша слеп. Или он лишь на мгновение ослеплен горем, болью, ледяным одиночеством? Полотно настолько завораживало, что многие, выходя из зала, оборачивались и искали взглядом лицо зрячего слепца…

Но вот и последний репортер получил интервью и заспешил в редакцию, и последний посетитель, вздыхая и улыбаясь, благоговейно прикрыл за собою входную дверь.

Наверху, в спальне Джун, сидел в кресле укрытый пледом Дэнис О'Брайен. У окна стояла Шарлотта Дюраль, молча смотрела в темноту. Собаки лежали на полу, прижавшись друг к другу. Француженка подошла к стене, стала рассматривать любимое полотно О'Брайена «Люди будущего» — полотно, которое он после кончины Джун и Мервина нигде не выставлял. Дэнис открыл глаза.

— Временами меня нестерпимо гнетет совесть, — сказал он.

Шарлотта сделала движение головой, собираясь сказать что-то. Но Дэнис ее опередил:

— Нет, не потому, что мы тогда с тобой опоздали. Ведь мы и не могли бы успеть… Опоздал кто-то за много веков до нас, так зло, безнравственно и бездушно программируя эту жизнь!..

— Ты имеешь в виду времена создания Десяти Заповедей?

— Я имею в виду времена зарождения девиза «Свобода, равенство и братство».

— Да, — Шарлотта вздохнула, — мне кажется, есть печальная закономерность в извечной профанации идеалов теми, кому они передаются как бесценное наследство.

— По-твоему выходит, что мы, живущие сегодня, повинны во всех извечных пороках и язвах мира?

Шарлотта промолчала.

— Видно, под знаком какого-то проклятья было зачато наше общество, — тихо продолжал Дэнис О'Брайен. — Мы в муках рожаем своих детей, в тревогах и страданиях растим, боясь потерять из-за глупой нелепицы — болезнь, драка, несчастный случай. И, выпестовав, воспитав, сами же растлеваем их нравственно и отправляем на бойню, которую называем жизнью. Шарлотта, ты только подумай: мы — убийцы своих собственных отпрысков, а значит, своего будущего, а значит, самих себя! Воистину, трудно придумать более жестокую шутку над разумом! Ведь получается, что исход один — смерть! Но тогда зачем жизнь?

— Перед отъездом Мервина во Вьетнам я имела с ним долгий разговор, — заговорила после молчания Шарлотта. — Это он только Джун убеждал, что едет ради устройства их будущей жизни. Страшная правда в том, что он был убежден, что наша жизнь, наши устои нуждаются в защите — и именно там! И что защищают их лучшие из лучших…

— То есть он думал точно так же, как Седрик! — раздраженно воскликнул Дэнис.

— Кто знает, — ответила Шарлотта, — может быть, он лелеял надежду, что, став героем Вьетнама, он будет принят в доме Томпсона как желанный зять. Так или иначе он верил, что идет воевать за свою любовь…

— Седрик, Седрик… — горестно прошептал Дэнис.

— О мертвых — или хорошо, или никак! — проговорила Шарлотта, снова подходя к окну…

Август 1975 г.

Веллингтон