Нелегко мне было жить так, как прежде, и несколько месяцев я тяжко болела. Врачи не понимали, в чем дело. Эдуард тоже. Я‑то понимала. Я знала, что со мной. В своем сердце я хранила чудовищную тайну. Тайну, которую я не могла доверить никому на свете. Бремени тяжелее этого я еще не испытывала, и меня очень беспокоила Ариэль. В двадцать два года моя дочь была красавицей и блестящей студенткой. Все говорило о том, что она сделает прекрасную научную карьеру. Никаких генетических отклонений у нее нет, и все же я за нее беспокоюсь.
Эдуард помог мне оправиться. Он был уже немолод, но крепок и деятелен, и все свое время посвящал мне. Он все время был рядом, все время ободрял меня. И был преисполнен любви.
Постепенно мне становилось лучше. Я перестала обвинять во всем себя. Я пришла к выводу, что сделанного не изменишь, и я должна с этим жить.
Став на ноги, я все свою энергию сосредоточила на любви к Эдуарду, Шарлю и Ариэль. В 1985 году я получила письмо с чикагским штемпелем. Сердце у меня замерло, когда я увидела имя Сэма Лоринга в обратном адресе. Письмо было от дочери Лоринга Саманты. Она написала, что отец ее умер. Одной из его последних просьб было сообщить мне, что он ушел. Он благодарил меня за помощь, которую я оказала ему в трудное время. Итак, мой вымогатель мертв.
Когда в 1986 году умер мой дорогой Эдуард, я ощутила, что и моя собственная жизнь тоже подходит к концу. В последние двадцать с лишним лет нашей совместной жизни мы с мужем были очень близки. Он был моей любовью и другом, о котором я нежно заботилась; он был всей моей жизнью. Без него она потеряла смысл. Но я жила. Меня радовали Ариэль и Шарль, моя невестка Маргарита, внук Жерар. Шли годы, и мне как‑то удалось изгнать Джо Энтони из моих мыслей, я оставила прошлое в прошлом.
И вот в один сентябрьский вечер прошлого года оно вернулось и хлестнуло меня по лицу. Из Заира приехала Ариэль и привезла своего жениха, что познакомить его со мной. Это был Себастьян Лок.
Никогда не забуду этого вечера, Вивьен. Не знаю, как я выдержала. Мысли мои путались, чувства пришли в расстройство. Я видела, какой это удивительный человек; сердце мое ныло — это был мой сын, которого у меня так жестоко отняли.
Здесь я откинулась на подушки, чувствуя, что силы мои кончаются, и закончила:
— Вот история моей жизни. Теперь вы все знаете…
Придвинувшись ко мне, Вивьен взяла меня за руку:
— Вы растрогали меня, графиня, невероятно. Душа моя болит, когда я думаю, сколько мы выстрадали. Не знаю, как вы смогли все это пережить.
— Мало кто живет в этом мире легко, Вивьен. Важно, что мы, несмотря ни на что, выживаем.
Вивьен с минуту молчала, а потом спросила так тихо, что я едва услышала:
— Вы рассказали Себастьяну, да?
— Да. Что же мне еще оставалось?
— Вот почему он покончил с собой.
— Да, Вивьен, думаю, что поэтому.
— Вы, по‑видимому, открылись ему после того, как мы с ним встретились за ленчем?
— Да. Я увиделась с ним в среду.
— Вы прилетели в Нью‑Йорк?
Я кивнула.
— Ариэль уехала в Заир. Себастьян — в Нью‑Йорк. Я последовала за ним. Я позвонила в «Фонд Лока», сказала, что я в Нью‑Йорке и срочно должна с ним увидеться. Он согласился. Почему бы и нет? Ведь я — мать женщины, на которой он хотел жениться.
— Где вы встретились?
— В его городском доме. Я была крайне измучена, в голове у меня был хаос. Но мне удалось скрыть это. Я сразу же приступила к своему рассказу. Что когда‑то была женой Сиреса Лока, что он — мой сын, украденный у меня отцом. А потом я сказала ему, что я — Женевьева Брюно. Он был ошеломлен, он покачнулся, как от удара. И, наконец, он не поверил ни одному слову. С самого начала.
Но у меня были документы. Его метрика. И моя собственная. Мое свидетельство о браке. Метрика Ариэль. Фотография Джо Энтони и Женевьевы Брюно. Его сбило то, что женщина, которая сидит перед ним и рассказывает чудовищную историю, так не похожа на хорошенькую молодую даму, которую он знал в Каннах. Я убедила его, что я и она — одно лицо. Сказала, что солгала ему о своем возрасте, убавив его на десять лет, потому что он был так молод. Я описала ему множество подробностей о наших четырех днях в Каннах. Он не мог не поверить. Я показала ему несколько других снимков, сделанных в тот же год. Они убедили его, что я — действительно Женевьева Брюно. Когда он спросил, откуда я все это узнала, я объяснила, как Сэм Лоринг нашел меня в Париже, шантажировал и открыл настоящее имя Джо Энтони. И я не смогла удержаться, я рассказала ему кое‑что из того, что уже известно вам. Вивьен, о том, как обошелся со мной Сирес Лок… — Я запнулась, потом медленно сказала. — Я, несомненно, я убила Себастьяна. Я это знаю. Но я должна была предотвратить страшную трагедию. Я потребовала от него, чтобы он никогда не виделся с Ариэль.
Вивьен пристально посмотрела на меня и сказала:
— И тогда он покончил с собой. Но ему не обязательно было делать это. Он мог просто разорвать помолвку с Ариэль и без всяких объяснений.
— Да, Вивьен, вы правы. — Я вздохнула и еще крепче сжала ее руку. — В тот день мне было необходимо расстроить их брак. Мне и в голову не пришло, что он может убить себя. Но я должна была бы заподозрить что‑то, когда он прошептал: «Как же я буду жить без нее? Она — единственный человек, которого я любил за всю мою жизнь». Он сказал так, и я заплакала, и он тоже.
Вивьен сидела не шевелясь. Глаза ее блестели, и слезы медленно текли по лицу. Говорить она не могла. Я тоже. Мы просто сидели, держась за руки, поглощенные горем.
Потом она встала.
— В самом начале вы сказали, что никто ничего не знает об этом. Почему вы открылись мне?
— Потому что вам было необходимо знать, почему Себастьян убил себя. Если бы я не объяснила вам, вы до конца своих дней мучались бы этой тайной.
— Благодарю вас, графиня, за ваше доверие, — тихо сказала она.
— Знаете, дорогая, одного я не могу понять — почему это все случилось… почему я должна была встретить Джо Энтони в Каннах? Случай? Рок? Не могу объяснить… И думаю, никто не может…
— Как это трагично, — пробормотала Вивьен. — Я так его любила. Всегда.
— Знаю… Еще и поэтому вы должны знать правду. Правда делает нас свободными.
Когда Юбер открыл мне дверь дома графини Зоэ на улице Фобур в Сен‑Жерменском предместье, там было очень тихо. Тише, чем обычно, подумала я, идя за ним через большой мраморный вестибюль.
— Как себя чувствует графиня де Гренай? — спросила я, когда мы подошли к широкой изогнутой лестнице.
