Нина моментально поняла, что парень мертвецки пьян, пьян, черт его дери, может быть, с вечерней смены в монтажной, а может, пробрался сюда поутру, после неосторожной опохмелки. Она припомнила, что видела длинноволосого несколько раз в курилке.
Вопрос теперь встал перед ней достаточно сложный. Кому идти говорить о своем госте в рабочем кабинете и идти ли с таким доносом к кому-либо? По опыту прежней работы Нина хорошо знала, что к пьяницам на трудовом посту везде относятся неоднозначно. На вонючую лужу обижаться было не резон, потому что человек мог оказаться очень ценным, всеми любимым, и «подставлять» его было совершенно нельзя. А может быть, и наоборот – все добрые люди только и ждали, чтоб этот мерзавец наконец проявил себя до конца, чтобы его попереть с работы.
Нина решила выждать. Лужу она быстренько замыла и как ни в чем не бывало, принялась здоровенным и неудобным пылесосом чистить полы в коридоре.
Выжидать ей пришлось недолго. Уже минут через десять к ней подскочил кругленький, лысеющий, розовощекий мужчина, оглянулся и прошептал:
– Простите, голубушка, вы случайно Женьку Воробьева не видели?
– Какой он из себя? – громко спросила Нина. Толстячок поморщился, снова оглянулся, словно за каждым углом шпионы, и так же тихо прошептал:
– Ну, такой. Джинсы, свитерок зеленый, длинноволосый и нос, как у ястреба. Да что вы, Воробьева не знаете? Такая у нас яркая фигура.
– Яркость его я не разглядела, – улыбнулась Нина. – Но парнишка горбоносый и волосатый лежит у меня в чулане весь заблеванный.
– Ой! – по-женски испугался толстячок. – Опять сорвался! Господи, выноси всех святых, не уследили! Он же к полуночи должен был монтаж ролика кончить, и я специально за ним на машине приехал, да не нашел! Решил, что он сам уже уехал! Ой, святые угодники! – И тут же заторопился. – Вы никому не сказали?
– Мне это ни к чему. Это ваши проблемы, – закончила Нина выражением, ставшим в Москве модным.
– И никому пока не говорите! – горячо зашептал толстячок. – Вы еще не знаете, но скоро поймете, что Женя наш самый талантливый режиссер, но пьет, пьет, свинья! Он на последнем предупреждении ходит, надо его выручать. Зиновьев его не искал?
– А кто такой Зиновьев?
– Ваше счастье, что не знаете. Самая большая гадина, какую порождал дьявол. Как вас зовут?
– Нина. Нина Васильевна Агафонова.
– Нина Васильевна, очень приятно. А я Максим Комаровский. Я вас попрошу, не делайте никаких резких движений. Что-нибудь мы сейчас и быстренько придумаем.
Он пожал ей локоть и, быстро переставляя короткие толстые ножки, умчался по коридору.
Минут через десять он вернулся еще более взволнованный и перепуганный, чем при своем первом появлении.
– Дорогая, выручайте, мы просто гибнем! Как на зло, у нас ровно в десять назначена планерка, и никто Женьке помочь не может. Его надо вывести через проходную и отправить домой. Как-нибудь, любым путем!
– Послушай, – вразумительно сказала Нина. – Я работаю первую неделю, никого толком не знаю, ничего в ваших делах не соображаю и если меня застукают за такими вашими делами, то мне же попросту и сказать будет нечего! Вышибут, и конец!
– Да вы не бойтесь, мы вас-то прикроем! Главный редактор редакции Аркадий Андреев свой человек, Женькин друг. Главное, на Зиновьева не наскочить. Главное, Женьку сейчас поднять и изъять отсюда.
– Хорошо, – решилась Нина, потому что ей понравилось волнение толстенького Максима за своего товарища. – Поднять не сложно. Минут на десять, чтоб провести наружу. Но нужно стакан портвейна или сто грамм водки.
– Да?!
– Да. Он же в лежку лежит.
– Ага. Я видел. Я думаю, это не проблема. Встречаемся в чулане. Я сейчас.
Максим оказался деятельным человеком, правда, вместо заказанных напитков принес початую бутылку коньяка.
– Аркаша Андреев из своего представительского запаса отсудил, – пояснил он. – Сойдет?
– Сойдет, – сказала Нина. – Идите на свои заседания. Как-нибудь управлюсь.
Максим ушел будто бы успокоенный, а Нина вскоре засомневалась, справится ли с этим делом. Парень оказался предельно глубоко пьян. Видимо, глотал непотребные напитки всю ночь.
Она налила в ведро холодной воды, подложила под голову Воробьева полотенце и вылила ему на длинные волосы с полведра.
Он зафыркал и разлепил мутные, длинные и темные глаза. С минуту открывал и закрывал рот, словно передохнуть не мог, а потом спросил:
– Где я?
– В жопе, – просто сказала Нина.
– На студии, значит? В Останкине или на Шаболовке?
– На Шаболовке.
– Херово. Здесь Зиновьев-гад.
– Наверное.
– А машина моя где?
– Не знаю.
– Это хорошо, – он закрыл глаза и принялся было умащиваться на сундуке с удобствами, словно оказался в собственной постели. Момента упускать было нельзя.
Нина нашла стакан, наполнила его наполовину, рывком подняла Воробьева и прислонила спиной к стене.
– Выпей, и похиляем домой, – сказала она твердо.
– Домой? – Он туповато смотрел на коньяк.
– А куда еще?
– Логично, – ответил он почти трезво.
Но рука его, протянутая к стакану, так плясала и дрожала, что до рта благословенной жидкости донести бы он не смог.
– Открой рот, – сказала Нина.
Ох, сколько перевидела она пьяниц на своем веку работы в ресторанах, и все они были одинаковы, словно яйца из инкубатора. И все, когда достигали подобного состояния, вели себя по одной и той же схеме. Сейчас проглотит коньяк, словно подавится, сморщится, застонет, и если уж не совсем испитой, то удержит жидкость в желудке минуты три.
Этот проделал все как все, но вырвало его минут через пять. Однако проблеск сознания в глазах промелькнул, и он даже отметил это самостоятельно.
– Так. Ситуация критическая. Евгений Воробьев, великий режиссер современности, нажрался на творческом, трудовом посту. Евгению Воробьеву наступают кранты. – Он глянул на Нину и спросил вполне осмысленно: – Кто ты, прелестное дитя?
– Нина. Сваливаем отсюда. На дворе возьми меня под руку. Пропуск не потерял?
– Не должно.
Пропуск у него оказался на месте.
Двор они пересекли благополучно, хотя Воробьева слегка и раскачивало, что сам он, захихикав, определил одним словом:
– Штормит!
– Иди ровней и улыбайся, – сказала Нина. – До проходной пятьдесят шагов.
Нина понимала, что главная опасность заключалась в том, что можно наскочить на кого-нибудь, кто знал Воробьева. А затем – миновать милиционеров на выходе. По идее, им должно быть все равно, в каком состоянии покидают службу творческие работники, но это смотря по тому, какой человек стоит на вахте. С учетом того, что антиалкогольную кампанию никто официально еще не отменял, можно было напороться и на сверхретивого служаку, который несет не только должностные обязанности, но не против включать в них и общественный долг, который требовал борьбы с пьянством. Во всяком случае, на производстве.
