– Можешь идти, – закончила беседу женщина, – но я должна предупредить тебя, что воровать из магазина – серьезное преступление. Мы не считаем, что это пустяк. Мне бы очень не хотелось видеть тебя здесь снова. Понятно?
Джой поняла, что под словом «здесь» она подразумевала свой кабинет. Все ясно, она не выгоняет Джой из «Блумингдейла», просто нельзя больше попадаться.
– Понятно, – пробормотала Джой. Ей было стыдно, но она не признавалась в этом даже себе самой.
Иви ждала подругу за дверью, и они побежали к эскалатору. Спустившись на первый этаж, добравшись до дверей-вертушек и очутившись наконец на улице, они с облегчением вздохнули и даже пошутили по поводу своего «ареста». Жаль, что у них не взяли отпечатков пальцев – вот было бы здорово!
Домой Джой направилась не сразу. Не очень-то ей хотелось встречаться с родителями, потому и объявилась она прямо перед обедом. Она точно знала их реакцию: у матери будет истерика, а отец поведет себя спокойно. Когда Джой вошла, была уже половина восьмого, и родители садились за стол. Не успела девочка открыть рот, как мать начала ругаться и кричать, как плохо воровать и нарушать закон. Посыпались угрозы – ее жестоко накажут, заберут телевизор, отдадут в психушку. Джой молча ела и слушала эти речи, хорошо зная, что никакого наказания не последует. Мать и раньше обещала ей тысячу неприятностей, но никогда не выполняла своих угроз. Джой привыкла не обращать на этот шум никакого внимания, давая матери возможность «спустить пар». Наконец Эвелин успокоилась.
– Джой, я не понимаю, почему же ты воруешь? Ведь у тебя все есть. И ты можешь иметь все, что захочешь. А от тебя требуется самая малость – только предъявлять покупки, чтобы они были оплачены. Нет, я решительно не могу понять, зачем тебе красть.
– Если я отвечу, ты все равно не поймешь.
– Может, и пойму, – сказала мать. – Я очень постараюсь.
Слова Эвелин звучали искренне, и Джой решила рискнуть.
– Это забавно.
– Что?! Забавно? – Мать выглядела потрясенной. – Забавно…
– Ага, – кивнула Джой, стараясь не выходить из себя. Она знала, знала заранее, что мать не поймет. Видимо, хотелось «немного побузить».
– Но это же воровство! – продолжала Эвелин. Она не представляла, каким образом повлиять на дочь, чтобы та осознала, насколько это серьезно.
– Для тебя это то же самое, что убийство, а я никого не убивала! – возмутилась Джой.
– Но ведь это нечестно – воровать! Тебе это не приходило в голову?
– Сказать по правде – нет.
– Нат! – Эвелин повернулась к мужу, который слушал и молчал. – Нат, скажи ей, что этого делать нельзя.
Матери была нужна его поддержка. Отец имел огромное влияние на Джой, большее, чем кто бы то ни было другой. Эвелин давно ожидала, что он заговорит и сумеет убедить дочь, заставит ее понять, насколько плохо она поступила.
– Джой, – обратился он к девочке, – это действительно было забавно?
– Ага, – ответила она. – Я имею в виду, что ничего страшного и ужасного не было. Все было здорово.
– И ты собираешься снова заниматься этим? – Голос отца был совершенно спокоен, как будто он спрашивал дочь, пойдет ли она в кино на следующей неделе.
– Нет. Урок не прошел даром. – Джой изо всех сил старалась говорить искренне. Но на самом деле она чувствовала, что, если представится возможность, она что-нибудь стащит.
– Это правда? Положа руку на сердце? – Отец как будто прочитал ее мысли.
– Надеюсь, – ответила Джой, и на сей раз она именно это и имела в виду.
Пока Лидия подавала десерт, все сидела молча. На сладкое было политое ромом мороженое с изюмом, разложенное в хрустальные розетки. Затем она принесла кофе и стакан лимонада для Джой.
– Знаешь, – сказал отец за кофе, – все же ты везучий ребенок. Воруешь не где-нибудь, а в самом «Блумингдейле». В первоклассном супермаркете. В моем детстве я мог поживиться лишь яблоками или поношенными штанами, которыми торговали в маленьких лавках. И все. Больше ничего у нас в Ист-Сайде не было. Вам, богатым деткам, везет больше.
– Это точно, – сказала Джой, и они рассмеялись. – Плохо быть бедным, правда?
– Хочешь знать, какая была самая дорогая вещь, которую мне удалось стибрить?
– Ну и?
– Помню, как сейчас. Мать послала меня в лавку за сметаной, а там какой-то мальчишка прямо у кассы стащил буханку ржаного хлеба. Хозяин лавки, старик, рассвирепел и выбежал на улицу вслед за воришкой. Я остался один. И тут я увидел банку абрикосового джема. Короче, я ее свистнул. И действительно, это было забавно, как ты выражаешься. Но за сметану я заплатил, оставив на кассе монетку, схватил и сметану, и джем и был таков. Да, – продолжал он, – пожалуй, ты права, это действительно забавно. Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.
Джой и Нат дружно рассмеялись, а Эвелин почувствовала себя лишней. Отец и дочь были похожи на любовников со своими, только им понятными намеками, а она напоминала матрону, следящую за их нравственностью.
Позже, в спальне, Эвелин попыталась возобновить разговор:
– Я думаю, ты не должен был рассказывать ей об этом абрикосовом джеме.
– Почему? Все дети воруют, – ответил Нат и отвернулся, устраиваясь поудобнее.
Эвелин вздохнула. Что она могла сказать? Что она никогда не крала? Что она боялась своего отца и слушалась мать? Что ее воспитали в уважении к старшим?
Эвелин лежала и думала о дочери. Грубая и толстокожая. Дерзкая и несерьезная. Она вдруг почувствовала, что ей не нравится собственный ребенок. Нет, это уж слишком! Она встала и выпила снотворное, иначе бы ей не заснуть.
В марте шестьдесят восьмого отношения Джой с матерью окончательно испортились. Произошло все на Барбадосе, в фешенебельном отеле «Сэнди лейн».
Отец снял люкс из двух спален с ванной между ними. Джой получила отдельный ключ. В бикини и темных очках она много времени проводила за книжкой, сидя в шезлонге на берегу. Специальные рабочие каждое утро расставляли шезлонги и тщательно убирали пляж, так что песок казался абсолютно гладким и чистым, словно его причесали Джой превратилась в высокую стройную девушку. От отца она унаследовала элегантность и хорошую фигуру, а ее длинные волосы и ослепительно белые ровные зубы делали ее похожей на фотомодель с рекламы лосьона для загара.
Когда Эвелин смотрела на дочь, она всегда удивлялась, что эта грациозная богиня – ее ребенок. Эвелин не раз говорила себе, что все неприятности и проблемы между ней и дочерью лишь небольшая плата за счастье гордиться ею и любить ее. И даже если они с Джой не всегда понимают друг друга, что ж, думала Эвелин, теперь все страдают от пропасти между поколениями. Такова, видно, участь всех родителей, и надо воспринимать все едино – и добро и зло.
