– У тебя вообще, похоже, часто такое бывает, да? Надо как-то осторожнее, что ли. – Помолчали. – Ладно, извини, мне нужно идти.
– Стойте! – удержал Данила дверь. – Так где Маринка? Мне надо её увидеть!
– Дань, – неожиданно строго свела Оксана брови, – я ничего тебе не скажу. Не могу, понимаешь? Если хочешь, жди Андрея Ивановича. Но сразу предупреждаю, ждать, возможно, придётся долго. Лучше... лучше носом своим займись! И чтобы зря не приходить, попробуй просто позвонить попозже.
– Да какого, блин, хрена? Что так сложно просто сказать?! – взорвался Данила, но тут же осёкся. Нервно выдохнул, поднял ладони к груди. – Ладно. Ладно, извините. Конечно, я буду ждать.
В полной решимости не уходить без разговора с «папой», сидел на скамейке у подъезда. Как назло, затяжное бабье лето, похоже, решило закончиться именно сегодня, и тонкая джинса куртки больше не защищала от ветра. По пронзительной синеве неба, постепенно собираясь в тучу, стремительно неслись низкие, тяжёлые облака. Изредка срывались шальные капли дождя.
Нос болел и пульсировал, а потом, до полного счастья, ещё и снова пошла кровь.
Но Данила сидел. Перебирал в голове сотни вариантов, один страшнее другого и сходил с ума от тревоги.
Хоть бы эта дурочка опять просто начудила! Нажралась, подралась, залезла на какой-нибудь чердак, или, для разнообразия, в подвал, и застряла там. На худой конец, просто сбежала из дома к любовнику... И теперь сидела в участке под папиным арестом и страдала от похмелья. О, это было бы идеально!
Только в это почему-то не верилось.
– Даня? – выглянув в кухонную форточку, позвала Оксана. – Ты, может, поднимешься? Хоть чаю попьёшь, замёрз ведь, наверное.
– Вы мне лучше скажите, где Маринка, да я пойду, – поднялся он со скамейки. – Я вас не сдам, клянусь. Случайно нарисуюсь.
«Нарисоваться случайно» оказалось проще простого: в травматологии пятнадцатой больницы все вокруг были «свои» – с гематомами, в перевязках и гипсе, или, как и сам Данила – ещё «новенькие», необработанные. Оставалось только гадать, что стряслось с Маринкой. В списках стационарных больных она не числилась, уже хорошо. А с другой стороны – ну и где её тут искать?
Ну поспрашивал, конечно, но без толку. Может, вообще, домой уже вернулась. Вышел на улицу и, как в кино, блин, прямо по курсу увидел её: сидит на скамейке, нога в гипсе, лицо в зелёнке и пластырях. На плечи накинута мужская куртка, запястье правой руки перемотано бинтом.
Данила даже не сразу понял, что стоит с открытым ртом. Какого хрена с ней случилось-то? В аварию, что ли, попала?
– Марин!
Окликнул ещё издалека и кинулся к ней. Она завертелась удивлённо, не узнавая его гнусавого голоса, и вдруг увидела. Замерла, непонимающе разглядывая распухшую физиономию.
– Привет! – подлетел он, жадно разглядывая её в ответ, подмечая разбитую губу, подбитый глаз, ссадины... Внутренне холодея и сжимаясь от этого зрелища. – Ты... Ты как тут? Что случилось?
Ещё шаг к ней, и она вдруг попятилась от него по скамейке, вжимаясь в спинку и глядя на него с таким страхом и ненавистью!
– Не трогай, меня! Не смей!
– Марин, ты чего? – чисто машинально попытался он коснуться её плеча, но она вдруг замотала головой и заверещала на весь больничный комплекс:
– Па-а-ап! Па-а-па-а!
Отец выскочил из двери магазинчика ортопедических изделий – с костылём наперевес, и ринулся к ним. Данила невольно попятился, представив, как костыль с размаху опускается на его голову... Но опер лишь решительно вручил костыль Маринке, оттащил Данилу в сторону. Взгляд его цепко метался между ним и дочкой, губы строго поджаты. Пытливо сощурился.
– Что опять случилось, Магницкий?
– Не знаю. Я просто подошёл, а она...
– А с лицом что?
Хотел соврать, что упал, но под внимательным взглядом не рискнул. Отвёл глаза.
– Подрался.
– С кем?
– Да какая разница? Я же к вам не побои снимать пришёл. Вы лучше скажите, с Маринкой-то что? Куда она опять влезла?
– Время и место драки?
– Я чёт не понял, это допрос?
Опер жёстко поиграл желваками, глядя на Данилу пристально, в упор, добираясь холодом голубых, как и у Маринки глаз, до самого нутра.
– Пока нет. И в твоих же интересах до официальных мероприятий не доводить. Сейчас идёшь в травму, делаешь что надо, потом сразу домой и сидишь, ждёшь, пока подъеду. И только попробуй мне финтить, Магницкий! Ты меня знаешь, я тебя из-под земли достану, ясно?!
– Да что случилось-то? Вы меня в чём-то подозреваете? В чём?
Опер долго пытливо смотрел на него, словно ждал, что Данила не выдержит и расколется. Но колоться ему было не в чем.
– Я всё сказал, – наконец сухо заявил опер и пошёл к Маринке, которая как раз приноравливалась к хождению с костылём.
– А вы можете, вообще, по-человечески говорить? – окликнул его Данила. – Эу, товарищ милиционер, я к вам обращаюсь! Вы на каком основании мне сейчас угрожали?
Иванов не обернулся. Заботливо придерживая Маринку под локоть, помог ей перебраться через бордюр, и они пошли к выходу из больничного комплекса.
– Ну что, сожрал ментовский хрен? – зло рассмеялся кто-то за спиной.
Данила обернулся. Чуть поодаль стояла женщина – растрёпанная, одетая так, словно собиралась в жуткой спешке.
– Вот и я думала – мент, значит, всё будет нормально. Причём не абы какой мент, а заинтересованный! А он... – и в неприличном жесте ударив ладонью по сгибу руки, крикнула вслед оперу: – Сука!
Данила подошёл к ней.
– Знаете его?
– Да то! Уже лет десять точно. А что толку? – и вдруг с рыданиями бросилась ему на грудь: – Я с ней всего-то парой слов перекинуться успела, до того, как она сознание потеряла! Меня ведь даже в реанимацию не пустили! Сказали только, что сегодня к ночи будет понятно, выживет или нет. Ей там кровь переливают, а моя не подходит и получается, я вообще ничего не могу сделать. Ничего! Девочка моя... Эта, вон, ментовка, царапинами отделалась, а Катюша моя...
– Катя? – вздрогнул Данила. – Махонина?!
Женщина часто закивала и зашлась новыми рыданиями.
– Так что случилось? – нетерпеливо тряхнул он её, приводя в себя. – Что?
Но она и сама толком не знала, только то, что девчонки попали к каким-то отморозкам, которые пустили их по кругу. Руки
