Часть третья
Каждый год в середине августа Валентину осаждали приятные заботы — готовить старшую дочь к школе. Учебниками, книжками, контурными географическими картами заведовал Сан Саныч, это ему по профессии полагалось. Всем остальным: школьная форма, бантики, туфельки, цветные карандаши — занималась Валентина. В этом году предшкольной хлопотни много выросло: сыновья-близняшки тоже собирались в первый раз — в первый класс.
Сегодня Валентина повесила в шифоньер два одинаковых школьных костюмчика, которые рискованно купила с машины, на ярмарке, — без примерки, на глазок. Костюмчики, на радость, сыновьям оказались впору, с белыми рубашонками — просто на загляденье: парнишки — будто с картинки. Весь вечер Валентина провела в приподнятом духе. С легким сердцем и с легкой руки переделала кучу домашних дел. Хотя разве их все переделаешь, с тремя-то подрастающими детьми!
В доме стояла благостная тишина. Телевизор уже отгремел, отплескал чепухой. Дети уже улеглись — поздний час. Валентина заканчивала штопку «пятки» на колготках дочери. Сидела в расслабленности и мурлыкала песню. Она ведь когда-то в школьном хоре пела: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…» Сестра Марина в рисовальный кружок ходила, «в танцы» бегала, а она — полюбила хором петь. Как грянут, бывало, сорок голосов: «Гайдар шагает впереди!» — так мурашки по спине.
Вдруг ровные мысли Валентины слегка всполошились. Куда ж Сан Саныч запропастился? Спать бы пора. Чего по двору лазит? Она прислушалась: легкое ширканье пилы доносилось из мастерской, которая была в пристрое к сеням. Точить чего-то к ночи надумал? Дня, что ли, не хватит? Ему завтра не на дежурство.
В мастерской Валентина застала мужа за разрушительным занятием. Ножовкой по металлу он распиливал пополам медную трубку-змеевик, служившую главным элементом самогонного аппарата. Рядом, у верстака с тисками, лежал покореженный, с глубокой вмятиной и без горловины, жестяной бак, в который заливалась брага для изготовления самопальной горилки.
— Ты чего? — щурясь на свет электрической лампы, спросила Валентина с опаской. — Какое-никакое, а считай, добро.
— Не добро это, — буркнул Сан Саныч. Оставил свое занятие, сел на чурбан. — Я сегодня, Валь, в роно ходил.
— В роно? — своим ушам не верила Валентина. Внутри у нее что-то радостно защемило, даже появилась перхота в горле, будто хочется сладко-сладко чихнуть.
— В школу я возвращаюсь. Опять — директором. В школе — одни бабы. Совсем без мужиков школа по уму существовать не может, не должна. Начальство сразу согласилось: выходи работать. — Сан Саныч говорил стыдливо, словно бы предавал заявленные прежде принципы. Все понимали, что эти принципы «невозвращения в образование» были взбалмошны, бунтарски-горячны, но и от них отказаться стоило сил. — Бесовщина в России может долго продлиться. Татарское иго двести лет жилы тянуло… Мне одна жизнь отмеряна. За год-другой всю демократию не пересидишь. Детей жалко! Они ж не виноваты, что их отцы так бездарно страной распорядились. Теперь нужно в кулак собраться, протрезветь от угара.
Он говорил оправдательным тоном, говорил простые, заведомые истины, но в душе Валентина ликовала. Примостившись у дверного косяка, она притихла и не смела прерывать мужа. Сколько мысленных уговоров она уже послала ему, чтоб возвращался в школу! Что ж это такое: учитель, директор школы, стал охранником, чужие машины стеречь? Пора выздоравливать! Хватит жулью подчиняться! Стоит шаг сделать, а там, считай, и другие потянутся. Не всем же тряпки по стране возить, на рынках перепродавать. Надо кому-то детей учить уму-разуму, их руки к труду готовить. Народ-то кругом простой, доверчивый. Он видит, что образованный человек скурвился, значит всякому такое позволено. На кого ж равняться-то, ежели директор школы самогонку принялся гнать? И уж соседи-алкаши прознали, повадились по ночам шастать: нельзя ль купить?
Сан Саныч, пряча от жены глаза, рассказывал о том, что за год его отлучки в школе краше не стало, что надо будет в первую очередь доделать ремонт в классах, и главное — кровля, ведь с того памятного весеннего урагана и ливней, так и течет… Валентина слушала его по-прежнему чутко.
В сенях колокольцем брякнул звонок. Кто-то на крыльце давил кнопку, заявлял о позднем визите. Сан Саныч и Валентина переглянулись. «Неужель накаркала? — испугалась Валентина. — Токо подумала — и какой-нибудь ханыга нарисовался. Ну, счас я его отчихвостю!»
— Сама открою. Ты оставайся. Делай дело-то, — сказала Валентина и, настроенная на ругачку с местным пропойцем, подалась в сени.
— Кто там? — резко выкрикнула она в дверь.
— Это я, теть Валь. Лена Кондратова.
Щеколда — в сторону. Дверь отворилась. Свет из сеней оплеснул желтым столпом худенькую племянницу, со вспотевшим раскрасневшимся лицом — видать, от быстрого хода. Глаза встревоженные, большие.
— Папы нет у вас? Нету?.. И не было?.. Я его ищу. Он еще вчера ушел. Маму избил и сам ушел. Мама сегодня целый день проревела. А папа совсем не появился. Поругались они сильно… Я, теть Валь, к вам. Мама мне сказала, чтоб я ничего никому не говорила. Но она сейчас уснула. А я — к вам. Надо папу все равно найти. Вы не знаете, где он может быть?
Валентина пристально смотрела на Ленку. С ее слов она как-то разом ощутила тяготу разлада в семейной жизни младшей сестры. Когда в сенях появился Сан Саныч и спросил:
— Чего стряслось-то?
Валентина задумчиво прошептала:
— Под каждой крышей — своё «Ой!»
* * *
Домой Ленка вернулась в сопровождении Валентины. За ночные путешествия досталось ей от матери по первое число.
— Ты ж недавно болела. Подыхала ведь! Я ночи не спала! Тебе мало? Тебе мало было? — выкрикивала Марина. — Куда ты поплелась? Кто тебя просил? Кто?
— Я записку оставила, — оправдывалась Ленка. — На самый вид положила. «Скоро приду».
— Записку? — на взвинченной ноте набросилась Марина, вытащила из кармана халата сложенный лист бумаги и порвала его в клочья. — Вот твоя писулька! Записку она, видишь ли, оставила… Я с ума схожу. Ночь. А она — поплелась! Сведете вы меня в могилу! Вот тебе за записку! — Не жгуче, всего лишь сухим кухонным полотенцем, Марина хлестанула несколько раз Ленку по заднице.
Ленка матери больше ни словечка впоперек, ни звука в защиту. Своего она добилась: заманила, привела в дом рассудительную тетю Валю. Тетя Валя разберется во всем, на всех найдет управу. Маму успокоит, чего-нибудь насоветует, папу — разыщет. Чтобы не распалять мать дальше, не нарываться на ее словесные наскоки и не получать ошлеин, пусть и безбольных, Ленка скрылась у себя в комнате. Здесь она в два счета разделась и юркнула под одеяло: спящую хлестать и ругать — нечестно, лежачего не бьют.
