на кого это распространяется.
Он на мгновение замолкает, просто чтобы убедиться, что я понимаю, чем он угрожает.
— Вы сказали, что Деклан был одним из ваших лучших агентов.
— И теперь он один из наших лучших агентов, у которого есть слабое место. Вы.
Я могу сказать, что он говорит это вполне серьезно. Если я не буду сотрудничать, Деклан и я умрем.
Гребаные бюрократы.
— О, еще один пункт. Вы положите конец вашим с ним отношениям.
Мой пульс сбивается с ритма. Мои руки становятся липкими. Мой желудок сжимается в ужасный маленький узел. Мы смотрим друг на друга, как мне кажется, очень долго в полной тишине, прерываемой лишь случайным урчанием моего желудка.
Наконец, я говорю:
— А черта лысого тебе не надобно.
— Я не могу допустить, чтобы один из моих лучших агентов отвлекался. Ваши отношения — это обуза.
Я повышаю голос:
— Я не стану ничего заканчивать.
— Вы именно это и сделаете, мисс, и придумаете что-нибудь такое, что не заставит его заподозрить, что у нас был этот разговор. Как вариант, ты много думала, пока сидела взаперти, и поняла, что он тебе не подходит.
Меня охватывает паника. Мне одновременно жарко и холодно, я застыла на месте, но меня сильно трясет. Мой голос тоже дрожит, когда я говорю:
— Он в это не поверит. Он слишком умен, чтобы я могла сделать это убедительно.
— Я абсолютно уверен в вашей способности быть убедительным. В конце концов, на карту поставлена жизнь Деклана. — Он лишь улыбается, говоря это. — И действительно, кажется, что он тебе очень нравится, учитывая, что ты скорее умрешь с голоду в одиночестве в транспортном контейнере, чем признаешься, что когда-либо встречалась с ним. Я так восхищаюсь такой преданностью. Я знаю, что ты сделаешь для нас все от тебя зависящее.
Он встает. Его шаги отдаются тихим шелестом по полу. У двери он останавливается. Я чувствую, что он смотрит на меня в ответ, но не могу оторвать взгляда от пустой тарелки с едой на кофейном столике. Я не могу сосредоточиться. Я едва могу дышать.
Деклан — шпион. Я собираюсь стать шпионкой. И я должна поставить точку в наших с ним отношениях.
И сделать это убедительно.
Или он умрет.
Может быть, я все еще в больнице с этим сгустком у меня в голове, и мне все мерещится.
— Я дам вам немного времени, чтобы вы во всем разобрались. Но с этим нельзя долго тянуть. Лучше всего быстро сорвать пластырь. Я свяжусь с вами, как только все будет сделано. И помните, мисс Келлер, этого разговора не было. Не пытайтесь проявить изобретательность и рассказать ему об этом разговоре каким-нибудь глупым способом, например, написать ему записку. Я узнаю, если вы это сделаете.
Чувствуя себя дурно, я говорю:
— И как ты об этом узнаешь?
— Точно так же, как я узнал имя парнишки, который столкнул вас со ступенек школьного двора, когда вам было четырнадцать, и у вас случился выкидыш. Это моя работа. Добро пожаловать на борт, мисс Келлер.
Дверь распахивается и закрывается.
Он уходит прежде, чем успевает увидеть, как содержимое моего желудка извергается на пол.
Жду ее в другой комнате дальше по коридору от первой. Почти через два часа хождения взад-вперед мне удается убедить себя, что я отпущу ее, когда она меня об этом попросит.
Потому что она попросит меня об этом. Это данность. Ни за что на свете она больше не сможет мне доверять, только не после этого.
Я не могу позволить себе думать о том, через что ей, возможно, пришлось пройти за последние несколько дней. Лишенная пищи и воды, брошенная в холодную, черную камеру без окон, с перспективами угроз неизвестно чем и кем… Я не могу даже думать о том, как Слоан, должно быть, страдала.
Как она, должно быть, ненавидит меня.
Я просто должен сосредоточиться на том, чтобы вытащить ее с этого чертова корабля в целости и сохранности на сушу.
Наконец открывается дверь. Я оборачиваюсь и вижу Слоан, стоящую в открытом дверном проеме. Наши взгляды пересекаются. Мое сердце замирает в груди.
Она босиком. На ней джинсы и красный свитер, оба мятые и в пятнах. Ее волосы растрепаны в беспорядке. Ее лицо бледное и осунувшееся.
У нее затравленный взгляд. Она выглядит так, словно недавно плакала.
Мое сердце снова начинает биться с мучительной силой. Я пересекаю комнату несколькими большими шагами и подхватываю ее на руки. Не говоря ни слова, она зарывается лицом мне в шею, дрожа.
Мы поднимаемся на лифте на летную палубу. Никто из нас не произносит ни слова. Я прохожу по короткому коридору, и мы оказываемся на холодном океанском воздухе.
Я пересекаю летную палубу, направляясь туда, где меня ждет вертолет. Я помогаю ей забраться внутрь, пристегиваю ремни безопасности и надеваю наушники ей на уши.
Она закрывает глаза и подставляет лицо солнцу.
Обратный полет к дому кажется бесконечным. Миля за милей океан простирается под нами, прежде чем, наконец, появляется в поле зрения береговая линия. Я приземляюсь на вертолетную площадку и едва успеваю все выключить, прежде чем снова заключаю ее в свои объятия.
По пути в дом я прохожу мимо выглядящих потрясенными Кирана и Паука.
Киран спрашивает по-гэльски:
— Как поживает малышка?
— Жива, — коротко бросаю я.
Я оставляю их позади, недоумевая. Они не будут спрашивать больше, и я не буду предлагать никакой другой информации. Они думают, что это был один из наших врагов, который попытался забрать ее, прислав своих людей морем. Они думают, что я заключил сделку, чтобы вернуть ее.
Иначе они никогда не смогут этого узнать.
О, какую запутанную паутину мы плетем.
В хозяйской спальне я укладываю Слоан на кровать. Она лежит и смотрит на меня своими затравленными глазами.
Почему она молчит? Почему она ничего не говорит? Как, черт возьми, я допустил, чтобы до этого дошло?
Я сажусь на край кровати рядом с ней и осторожно беру ее холодную руку.
— Ты ранена?
Она молчит так долго, что это пугает меня.
— Они пытались заставить меня говорить о тебе.
Я никогда не слышал, чтобы у нее был такой голос. Слабый. Бесцветный. Побежденный.
— Я знаю, — говорю я, убирая прядь волос с ее лба. — Мне так жаль. Мне многое нужно объяснить.
Хотя я понятия не имею, с чего начать. Может быть, это помогло бы, если бы я знал, что они сказали ей на допросе. Или, может
