покатились слезы, я не задумывалась о его боли. А ведь совершенно очевидно, что я небезразлична Линкольну. Мое сердце переполнено любовью к нему. Не знаю почему, но я обнимаю его. Заключаю в объятья и утешаю, потому что это правильно. Иногда люди косячат. Они косячат так сильно, что не знают, как это исправить.
Он прижимает меня к себе крепче, обхватывая руками мою хрупкую фигуру. Чувствую, как он прижимается губами к моему виску, а затем к макушке.
— Мне жаль.
— Мне тоже жаль, — говорю я Линкольну, хотя и не знаю о чем. Может быть обо всем.
— Это символично, — шепчет он мне на ухо.
Смотрю ему за спину на угасающее солнце в оранжевых и розовых брызгах, разливающимся по горизонту.
— Что?
Линкольн отстраняется и нежно касается костяшками пальцев моей щеки. Я встречаюсь с ним взглядом.
— Твое имя, — бормочет он, глядя на меня так, словно пытается донести до моей души свои извинения. — Мне кажется, что я преодолел это путешествие только для того, чтобы, в конце концов, найти тебя (прим. пер.: — Джорни переводится, как «путешествие»).
И в течение следующих двадцати минут он не оправдывается и не обещает, что все будет хорошо. Он просто обнимает меня. Я не знаю, куда мы пойдем дальше, если вообще куда-нибудь пойдем, но меня утешает то, что Линкольн ни к чему меня не подталкивает.
Подлесок — элемент нахлыстовой оснастки, обычно более тяжелый, чем основная леска, используемый для соединения приманки или крючка с основной леской. Подлесок часто добавляют из-за того, что конец лески может быть испорчен зубами рыбы или другой конструкцией. Также подлесок используют для маскировки. Иногда используют проволочный подлесок для предотвращения перекуса лески зубами рыбы.
Раннее утреннее солнце заглядывает в окна, проливая свет в тусклую гостиную. Возле меня потрескивает и полыхает огонь — место, которое мой сын будет называть домом в течение следующих шести месяцев.
Нелегко было прийти к выводу, что его дом будет здесь. Я до сих пор не знаю точно, как все сложится, ведь вся наша жизнь была в Илвако, но, полагаю, это просто город. За последнее время я научился тому, что быть рядом с семьей очень важно.
Когда я думаю об отъезде, то сразу вспоминаю о Джорни. Я не могу, да и не хочу отнимать у нее Атласа. Он уже сильно привязан к ней, и мне знакомо это чувство. Пока я отпустил ее, понимая, что без меня ей будет лучше. Но в чем настоящая трагедия?
Я должен был с самого начала рассказать ей правду. Задолго до того, как пообещал себе не влюбляться в нее и разбил ей сердце. Моя причина, по которой я не сказал Джорни, не имела ничего общего с тем, чтобы причинить ей боль, к сожалению. Я не хотел потерять ее. Я в состоянии вынести ее боль, но не смогу жить без нее.
Я любил Афину. Не только в прошлом. Я все еще люблю ее. Я не могу этого отрицать, да и не хочу. Она принесла Атласа в этот мир для меня, зная, что без него я бы не выжил.
А теперь, что я чувствую к Джорни? Я не могу точно описать эту привязанность. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь понять, на что я готов пойти, чтобы она была в моей жизни теперь, когда я ее нашел. Я хочу владеть ею, как она так точно выразилась. На физическом уровне. Химическом. Я должен быть с ней. С Афиной моя любовь росла. С Джорни я нырнул в это чувство с головой.
Дни тянутся медленно, мучительно. Две недели. Между делами с Бэаром и страховой компанией, уже через несколько дней у Атласа будет день рождения, и я уеду на Аляску на два месяца. Я пропущу его день рождения, но, возможно, буду дома на Рождество. Это не идеально, но, черт возьми, жизнь не идеальна. Вы делаете то, что должны, чтобы обеспечить себя, и это то, что я знаю. Из-за того, что сезон ловли тунца не удался, и мы не выполнили установленные для нас квоты, а также, потому что мне нужно покупать новую лодку, я вынужден искать работу. Так что мы с Бэаром устроились матросами на краболовное судно нашего двоюродного брата. Учитывая, что на кону почти тридцать четыре миллиона фунтов камчатского краба, это хорошая работа на зиму. Этого хватит, чтобы купить жилье для нас с Атласом.
Бэар полностью выздоровел, если это можно так назвать. Я все еще думаю, что за эти годы он получил слишком много ударов по голове, и сейчас это стало еще более очевидным. Он собирается отправиться со мной на Аляску. Можно подумать, что после того, через что мы прошли, мы больше никогда не ступим на борт лодки, но вы ошибаетесь. Вы плохо знаете рыбаков.
Помню, после смерти Ретта моя мама умоляла нас с Бэаром заняться чем-нибудь другим. «Занимайтесь чем угодно, только не рыбалкой», — говорила она нам. К сожалению, с нашей точки зрения, другого выхода не было. Мы хотели делать то, чем занимались в детстве, — находиться на берегу океана. Это не изменилось ни для кого из нас.
Я ставлю кофейную чашку в раковину и стою, глядя на горизонт. На редкость ясный день. Пока смотрю в окно, мои мысли возвращаются к Джорни. Интересно, находится ли она в баре, думает ли она обо мне, или о нас, точнее, только обо мне, как бы эгоистично это ни звучало. Я алчный. Вздохнув, прихожу к выводу, что дал Джорни достаточно пространства для размышлений и собираюсь поговорить с ней еще раз. Я не могу уехать на два месяца, не зная, что происходит между нами.
За моей спиной скрипит пол. Я оборачиваюсь и вижу отца, который идет на кухню. Облокачиваюсь на стол и смотрю, как он наливает себе чашку кофе. В заднем кармане его комбинезона лежит сложенный листок бумаги. Я ничего не говорю, а только наблюдаю за его передвижениями по кухне.
— Доброе утро, — бормочет он, добавляя сливки в кофе. Для ворчливого старика забавно, что он пробует модные сливки. Сегодня это какой-то вид из Starbucks со вкусом корицы, я вчера застал Атласа за тем, как он пил их прямо из упаковки.
— Доброе утро, — говорю я, отвечая на приветствие. Можно было бы подумать, что я злюсь на него за тот бардак, в котором сейчас нахожусь,
