— Но разве ты не собиралась женить на себе торговца обувью? — напомнил ей Спартак. — Ты же мне рассказывала о вдовце, который на тебя заглядывался!
Альберта повернула голову и посмотрела на него.
— А для себя ты полностью исключаешь возможность устроить нашу совместную жизнь? — осторожно спросила она. — Просто ты и я?
Спартак резко крутанул руль, чтобы объехать лежавший на дороге камень.
— Я уже не свободен, — заявил он. — Да, пожалуй, и раньше не был. Поверь, Альберта, мне жаль. И не стоит играть словами, это ничего не изменит в наших отношениях. Я никогда на тебе не женюсь. Я и три года назад не был в тебя влюблен, а теперь и подавно. Но я помогу тебе. Даю слово. — В его голосе слышалась искренняя решимость.
Он остановил машину возле ее дома.
— Не сомневаюсь, — криво усмехнулась Альберта, проводя пальцем по приборному щитку, элегантно отделанному ореховым деревом. — Ты теперь такая важная персона, что уж наверняка найдешь способ оказать мне поддержку.
— Не принимай все это за чистую монету, — возразил Спартак. — На самом деле я богат лишь долгами. Но дело не в этом. Позволь мне несколько дней подумать. Я очень скоро дам о себе знать, — пообещал он.
Попрощавшись с Альбертой, Спартак поехал дальше в глубоком раздумье. Оказалось, что ошибки, совершенные в далеком и, казалось бы, давно забытом прошлом, могут внезапно всплыть на поверхность и утянуть с собой на дно того, кто их совершил.
Отношения с Альбертой всегда представлялись ему ничего не значащим эпизодом. Он привык смотреть на свой роман с разбитной учительницей начальных классов всего лишь как на приятное времяпрепровождение после тяжелых часов работы и учебы. Но теперь шутки кончились: то, что было легкой любовной игрой, превратилось в серьезную проблему, и ее во что бы то ни стало нужно было решить как можно скорее, хотя бы ради ни в чем не повинного младенца, которого Альберта носила под сердцем. Однако больше всего Спартак опасался реакции Маддалены. Хорошо зная крутой нрав любимой женщины, он боялся ее потерять.
Остановившись на загородном шоссе у придорожного трактира, Спартак вошел в бар и позвонил в Котиньолу.
— Говорит Рангони, — представился он дворецкому Козимо, ответившему на звонок. — Я хотел бы поговорить с графиней Сфорца.
Пока Спартак ставил машину на усыпанной гравием аллее посреди сада, на верхней площадке высокого каменного крыльца появилась Одетта.
На ней была мужского покроя пижама в белую и розовую полоску, подчеркивающая ее женственность.
Она уже год не подстригала волосы, и сейчас длинные, светлые, локонами вьющиеся пряди обрамляли нежный овал ее лица. В ярком свете утреннего солнца под тонким шелком угадывались длинные стройные ноги и волнующая округлость груди. Пижама в те времена считалась нарядом весьма смелым для женщины, и Спартак готов был подтвердить, что целомудренных мыслей она не вызывает.
— Синьор Рангони, я полагала, что вы в Равенне с моим мужем. Перед уходом граф сказал мне, что у вас назначена встреча на прядильной фабрике, — начала Одетта, положив руки на парапет высокой лестницы.
— Я проезжал мимо. Потому и остановился, — ответил он, глядя на нее снизу и не двигаясь с места.
— И что же вас побудило? — продолжала она кокетливо. — Внезапный каприз? Воспоминание? Тоска по прошлому?
— И то, и другое, и третье. Как вам такой ответ? — в тон ей спросил Спартак.
— Я предпочла бы третью версию. Вы же нас, женщин, знаете, синьор Рангони. Нам приятно думать, что удалось оставить след даже в самом закаленном сердце, — проговорила Одетта с намеком.
— Не стоит обманываться видимостью, графиня. На поверку окажется, что закаленные сердца не тверже масла. Чуть-чуть тепла, и они тают. — Он поддержал принятый ею тон разговора.
— Вы мне советуете попробовать? — усмехнулась Одетта. — Но прошу вас, синьор Рангони, поднимайтесь, зайдите в дом. Я как раз завтракала. Почему бы вам не составить мне компанию?
Спартак поднялся по ступеням. Она следила за ним с многозначительной улыбкой, скрестив руки на груди.
— Друг мой, у вас подавленный вид. Осмелюсь ли я сделать предположение?..
— Боюсь, что ошибетесь, — перебил он.
— Но я же ничего еще не сказала!
— Маддалена тут ни при чем.
— О, мой боже! Значит, у нас действительно большие неприятности, — прошептала Одетта, с заговорщическим видом глядя ему прямо в глаза.
Грациозно повернувшись, она прошла на выходившую в сад веранду, украшенную роскошными декоративными растениями. Спартак последовал за ней. На овальном столе был накрыт первый завтрак. У него слегка закружилась голова от запаха крепкого горячего кофе и поджаренного хлеба, к которому примешивался еще и восхитительный аромат свежеиспеченных рогаликов. Одетта жестом пригласила его занять место напротив себя.
— Так что с тобой случилось? — продолжала она шепотом, переходя от шутливого тона к доверительному. Ее руки вытянулись и обвились вокруг его шеи. Спартак наклонился вперед и коснулся губами ее губ. — Вот так-то лучше, — одобрительно кивнула Одетта. — А теперь выпей кофе. И советую попробовать варенье из черной смородины. Мадам Рене сама его варила. Она будет очень польщена, если мы опустошим вазочку.
Они поели в молчании, хотя Одетта сгорала от любопытства. Ей не терпелось узнать, что заставило ее старого друга нанести этот неожиданный визит на виллу.
— Я попал в беду, — начал он наконец, раскурив сигарету.
— Пиковая дама или червонная? — быстро вставила она, не отрывая от него глаз.
— Это карта из старой колоды, давно уже позабытой, — нетерпеливо ответил Спартак.
— Старые карты полагается сжигать. Разве ты этого не знал? — Одетта попыталась обратить все в шутку, хотя и видела озабоченность Спартака.
Он без утайки рассказал ей историю Альберты Бенини. Одетта внимательно выслушала.
— А ты твердо уверен, что именно ты отец ребенка? — Ей вовсе не хотелось пробуждать ненужные сомнения в его душе, но разговор следовало начинать с установления точных фактов.
— Думаю, да. Но это не так уж и важно. Я чувствую себя в ответе за то, что с ней случилось, вот и все, — решительно произнес Спартак.
— И чего же ты ждешь от меня? Помощи? Совета? Теперь у тебя есть Лена, почему бы с ней все это не обсудить?
— Если ты такое предлагаешь, значит, плохо ее знаешь. Она вполне способна заявить, что теперь я обязан жениться на учительнице. От Маддалены только того и жди. Она различает лишь черное и белое. Переходных тонов в ее палитре просто не существует. Понимаешь, что я имею в виду?
