— Дочь, ты что-то перепутала. По крайней мере негативных эмоций твой наряд не вызывает.
Действительно, вырядилась как на свидание, но после операции я еще не выходила в люди и не сдержалась. Кстати о ресторане мы изабавно. Кирилл позвонил папе с предложением встретиться, и тот оказался не против ужина с оппонентом (держи врагов близко), но, разумеется, поинтересовался и моим мнением, которое звучало коротко: это бред, абсурд, и работать на Харитоновых я ни-ни. В итоге, на следующий день, когда Кирилл явился за ответом, папа, как истинный адвокат, воспользовался моей горячностью, придрался к словам, и получилось, что я вещала о нежелании работать, а не ужинать. Дурочка. Вот, еду теперь в ресторан. Кстати, пусть отец и подкалывал меня по поводу чулок, сам вырядился в дизайнерский костюм. Еще бы, встречаться с врагом нужно во всеоружии!
Ресторан, в который нас пригласили, открылся совсем недавно, и туда так запросто не попадешь, поэтому Кирилл встречает нас лично. Только трость оставил у столика (ведь идти-то всего ничего), но вдруг оказалось, что для таких подвигов он еще слишком слаб. Эти несколько метров так тяжело ему даются, что сердце кровью обливается. Стремительно отворачиваюсь, потому что хочу ему помочь, а не должна. Мне уже весьма недвусмысленно намекнули, что в услугах сиделки более не нуждаются.
— До последнего боялся, что вы не придете, — слышу совсем рядом, а ощущаю только то, как мягкий мужской голос бьет по нервам.
На всякий случай цепляюсь за руку отца. В жесте нет ничего странного, но мне отчего-то кажется, что его заметил каждый.
Кирилл сообщает метрдотелю, что мы этим вечером с ним, а, значит, можем беспрепятственно миновать исходящую завистью очередь, после чего весьма фамильярно кладет руку мне на спину, веля проходить. От его прикосновений некомфортно. Поцелуй в лифте заставляет во всем искать двойное дно, хотя тот же Капранов день за днем буквально впихивает меня в каждую дверь, словно общепринятая норма «дамы вперед» (и я с ней во главе) крадет у него годы жизни. Но его поведение меня почти не нервирует, а мягкое, но настойчивое прикосновение Кирилла пробирается под кожу, точно паразит, и разом крадет спокойствие …
Мы идем к столику медленно, потому что наш сопровождающий на кросс наций все еще не способен. На лице отца можно без труда разглядеть озадаченность — думаю, это потому, что он с Кириллом уже встречался, и выглядел тот иначе. Разумеется, молодой мужчина, еще недавно энергичный и так и пышущий здоровьем, теперь хромает и сжимает зубы, чтобы не пыхтеть при каждом шаге, точно старик с одышкой… Столь разительная перемена кого угодно собьет с толку. Как врач, я знаю, что симптомы реабилитационного периода скоро пройдут, а вот впечатление отца — вряд ли. Он навсегда запомнит сегодняшний день.
Когда мы добираемся наконец до столика, отец отодвигает для меня стул, и внезапно я вспоминаю, что уже тысячу лет пренебрегаю компаниями, где с женщинами обращаются по всем нормам и правилам. Возможно, бунтарские чулки со стрелками не были такой уж плохой идеей, ведь они как нельзя лучше вписываются в антураж из дорогого полированного дерева, приглушенного света, живой музыки и мужчин в дизайнерских костюмах. И это приятно. Намного лучше больничных стен — привычной для меня среды обитания.
Я бы охотно поизучала меню вместо светских бесед, но кроме меня многообразие предлагаемых блюд, видимо, никого не сбиват с толку. Папа и Кирилл едва пролистали папки, а теперь обмениваются ленивыми и фальшивыми любезностями, обсуждают нововведения в законодательстве по части здравоохранения, да так цветисто и витиевато это делают, как мне никогда не удастся из-за врожденной прямолинейности. За родителями я такой черточки не замечала. Случайная мутация в центре Брока, видимо (одна из областей мозга, отвечающая за речь).
И, если без увиливаний: я точно знаю, как пройдет сегодняшний вечер. Сначала мужчины поговорят об общих интересах, возможно, обсудят новости спорта, кино или литературы, возможно, поищут совпадения в кругах знакомств, ну а в финале, после десерта и чашечки кофе, Харитонов перейдет к важному. Надо было принести с собой книжку или подушку, и велеть разбудить к основному действу. Официант, кстати, глядя на оживленную беседу, тоже не спешит нас прерывать. Не знаю, на что я надеялась, согласившись прийти сюда. Грустно смотрю в сторону барной стойки, но мои полные мольбы глаза игнорируют.
— Похоже, мы тебя утомили, — к счастью, подмечает папа. — Может быть, сама предложишь тему разговора?
— Давайте. Я предлагаю перейти к главной части мероприятия и повторить, что не собираюсь менять место работы, — говорю же, дипломат из меня не вышел, а животрепещущее не терпит отлагательств!
— Понятия не имею, кто тебя воспитывал, — вздыхает папа, а Кирилл начинает смеяться.
— Ничего, я, наверное, уже привык. По крайней мере не удивляюсь.
— Действительно, — вздыхает папа, а я корчу капризную гримаску. Меня только что отчитали как ребенка. С какой стати вести себя по-взрослому?
— Нет, вы серьезно собираетесь устраивать расшаркивания длиною в целый вечер? У меня нет никакого желания здесь застрять на вечность, поэтому я и говорю: пустая затея. Давайте мы пообщаемся о важном, и я пойду. Не буду на вас работать.
А Кирилл кладет руки на стол, сцепляет пальцы в замок и наклоняется вперед для пущей убедительности.
— Послушайте, Жен Санна, если бы я видел смысл в том, чтобы вы остались работать на Павлу Мельцаеву, и не стал бы настаивать. Но я слышал, как она о вас отзывается… Отношения накалены до предела.
— Ваш центр — не единственная больница.
— С такими рекомендациями, которые вам дадут с прошлого места работы — единственная, — неожиданно резко меняет он тактику, подстраиваясь под проявленную мной враждебность. — Вы не в чести у начальства, и абстрактный работодатель в вакууме навряд ли займет сторону ординатора нон грата. К счастью, я не из них и предоставляю вам отличную возможность работать в одном из ведущих нейрохирургических центров страны. Есть всего одна маленькая загвоздка — Рашид Мурзалиев. Он точно того стоит?
Его слова разумны, пусть и неприятны. Ловлю себя на том, что откинулась на спинку дивана и скрестила руки и ноги в защитном жесте. Я не хочу слышать его разумные слова, не хочу, ведь я не сделала ничего плохого… Но Харитонов определенно прав. Если Павле наступить на больную мозоль, она станет визжать, пока барабанные перепонки обидчика не лопнут, и тот не окажется обезврежен. В результате нашего противостояния я уже почти оглохла, тем не менее все еще пытаюсь барахтаться.
— Но ведь это Рашид, это… самое что ни на есть дезертирство! — восклицаю, а Кирилл начинает кашлять в попытке скрыть смех. Только меня не обманешь — смотрю на него и недовольно щурюсь.
— Простите, но вы такая смешная, — говорит Харитонов, раз уж обман раскрыт.
Молчу и дуюсь, понимая, что позволила Кириллу разыграть карту наилучшим образом. Обозначил проблему, выставил все так, будто это действительно мой интерес, и он помогает по доброте душевной, а я из чистого упрямства отказываюсь. Только что-то мне подсказывает, что он тоже заинтересован в моем согласии. Нервно ерзаю по кожаному диванчику, спешно пытаюсь сообразить, как себя вести. Юбка задирается, грозя обнаружить под собой кружевную резинку чулок, и я стыдливо тяну ее вниз, при этом натыкаясь ногой на что-то под столом, и, видимо, это Кирилл. Становится до ужаса неловко. Встречаемся глазами, застываем в растерянности, и мои щеки заливаются краской. Нужно что-то сказать, извиниться, ведь я не хотела:
