Нина быстро сообразила, впрочем, она это уже и знала, что перед тем, как какое-нибудь кино снимается, его записывают на бумаге, но это дело тоже имело свои правила, свой порядок вещей, о чем и рассказал с прибаутками Максим Комаровский.
– Прошу к столу! – позвал Воробьев.
– Черт знает, какие вы умные мужики! – сказала Нина, выключая аппарат. – А ведь так про вас этого и не скажешь. Один горькую пьет, другой как колобок по студии катается, весь день в курилке анекдоты травит.
– Мы в работе умные. А в жизни дураки, – ответил Воробьев. – Вернее сказать, не дураки, а время нас такими сделало. Теперь все если не изменилось, то меняется. Если пробьет Аркашка Андреев свою независимую студию, то мы развернемся по-настоящему. И сразу видно будет, дутые мы фигуры или чего-то стоим.
– А Андреев, он...
– Он по-настоящему умный, – серьезно сказал Воробьев. – Без подделок. Аналитический, теоретического склада ум. И блестящий организатор.
– А почему вы все какого-то Зиновьева боитесь? Он засмеялся так, что чуть не выронил из рук противень, который вытащил из газовой плиты.
– Мы его по инерции боимся. Парторг он наш бывший. И партии уже на студии нет, и власти у него нет, а мы все еще считаем, что он нам в любой момент нагадит и жизнь поломает! И он, подонок паршивый, все еще себя хозяином чувствует. Но скоро всему этому окончательный конец. На студии главными фигурами будут творцы. Режиссеры, драматурги, операторы, журналисты и ведущие программ. Ясно выражаюсь?
– Да. Теперь я понимаю. Когда была молодая, то считала, что кино делают актеры, а все остальные у них так, на подхвате.
– Во-первых, ты и сейчас не старуха, во-вторых, это процесс нормальный, – рассеянно сказал он, разрезая утку специальными ножницами. – Так тебе понравилось, как мы с Максом кривляемся?
– Вы не кривляетесь. А мне было интересно. Нина взяла Игорька на колени, и, кажется, что утка по-пекински ему понравилась больше, чем всем остальным едокам.
– Не получилось, – с огорчением сказал Воробьев. – Не запоминай, не фиксируй в подсознании вкуса. Это не та утка. Специй не хватило и температурного режима не выдержал.
– Все равно вкусно.
– Выпить не хочешь?
– В одиночку не пью, – ответила Нина. – А тебя по новому кругу заводить не охота.
– Обойдемся зеленым чаем по-узбекски, – облегченно сказал он. – У меня действительно много работы намечается, и период у нас всех надвигается самый решительный, так что в штопор срываться мне сейчас совсем не с руки.
После утки долго и со смаком пили незнакомый доселе Нине зеленый чай, который, как ей показалось, отдавал распаренным банным веником, но она признала, что напиток этот очень ароматный и достойный.
Около десяти часов вдруг обнаружили, что Игорек на кушетке заваливается на бочок и закрывает глаза.
– Все, – сказал Воробьев. – Отправляю вас домой, поехали. Не рассчитали мы сил твоего чада.
На миг Нина заметалась в мыслях, как бы поскромнее и потоньше подсказать ему, что домой она сегодня не торопится, не торопится настолько, что может остаться здесь и до утра. Следом за тем пришло решение сказать об этом прямо, ведь нормальный же он мужик, в конце концов, но сообразила, что портрет его жены, хоть и покалеченный, все еще висит на месте и что, вероятно, для Воробьева все еще не существует в мире никаких женщин, кроме сбежавшей жены.
– Твою жену звали Марией? – безразлично спросила она.
– Да. – Он вздрогнул и посмотрел на нее удивленно. – Откуда прознала?
– А когда ты пьяный был, се звал. И меня обнимал изо всех сил, за нее принимал.
– Извини, – смутился Воробьев.
– Ничего. Какой с тебя был спрос.
Она взяла ребенка на руки, и тот уже тяжелел, засыпая.
– Подожди, мы вот как сделаем, – сказал Воробьев. – Коль скоро тебе наши лекции понравились, я сейчас упакую видак, дам тебе эти кассеты и отвезем их к тебе домой. Посмотришь и послушаешь все материалы внимательно.
– Видеомагнитофон ко мне?
– Ну да. У меня же еще один стоит. Попользуешься, сколько для дела надо, и вернешь. Телевизор у тебя есть?
Телевизор, к счастью, Нина купила недавно взамен проданного в дни нужды.
– Телевизор-то есть, Женя, но как-то это уж чересчур.
– Ни хрена не чересчур. Я ж тебе его не дарю, а даю напрокат и даю не для того, чтоб ты дешевую киношку смотрела, хотя смотри что хочешь, а чтоб прослушала полезные вещи. В конце концов, ты работаешь в системе телевидения и должна знать нашу кухню, что там к чему, как делается и чего мы хотим.
Он довез ее до дому, подсоединил аппарат, проверил его, от чашки чая отказался и уехал к себе.
Лекции Нина решила просматривать неторопливо и по системе – по одной каждый вечер. А когда засыпала, то горестно подумала, что так вот всегда в этой нелепой жизни: кто тебе нравится, тот в постель голым не торопится, а кто не нравится, тот готов завалить тебя прямо в чулане, на сундук-рундук в рабочее время.
За месяц Нина просмотрела все лекции Воробьева и Комаровского по два раза, а потом еще несколько раз. После чего сделала для себя несколько неожиданных открытий. Во-первых, что фильмы по телевизору, взятые напрокат кассеты она смотрит теперь как-то по-другому, с другим пониманием и чувством, а во-вторых, все обрывки разговоров в курилке и монтажной ей были понятны, и мало того, порой ей хотелось встрять в разговор и высказать свое мнение, которое казалось ей ничуть не глупее иных прочих.
Как-то она оказалась в столовой за одним столиком с Максимом и без стеснений рассказала этому очень легкому и веселому человеку все, что с ней произошло.
– Э-э, дорогая! – засмеялся Максим. – То, что тебе моя трепотня понравилась, мне, конечно, льстит. Но учти, что всякий творец-художник важен своим делом. А в словах и рассуждениях у нас у всех так много мусора, так много понятий, за которыми ничего не стоит, что мы и сами в этом разобраться до конца не можем! Но Женька молодец, что тебя приучил к настоящему пониманию картинок. Одним квалифицированным зрителем стало больше. Ура!
– Ура, – засмеялась Нина.
– Теперь бы тебе в тесный творческий контакт с Аркадием Андреевым войти, он бы весь сумбур в твоей головушке быстро систематизировал, все поставил бы на твердые основы. Но с ним...
– Уборщица я, понятно.
– Перестань кривляться. Сейчас демократия и не по дипломам начинают людей ценить. Занят он как собака тяжелой организационной борьбой. Да и мы тоже не столько делом заняты, сколько борьбой ногами под скатертью стола.
– Понятно, – сказала Нина, хотя ничего не поняла. – А что, Евгений очень свою жену любил?
Тон у Нины при этом вопросе был легкий, будто бы просто посплетничать захотелось, но Максим ответил серьезно:
