Аннунген очень хотелось поверить мне, и Фридины слова пробудили ее интерес.
— Это правда? Ты считаешь, что я играю главную роль? Что без меня книга развалится?
— Несомненно! Однако ты сама должна решить, в какой степени…
— Но ведь я ничего не сочиняю? Только хожу тут, и все.
— Даже самые незначительные персонажи романа и те вносят что-то свое. Они ходят, действуют. И, конечно, разговаривают.
— Неужели в твоем романе я значу больше, чем Франк? — Аннунген провела рукой под носом.
— На этой стадии сочинения, безусловно. Ты здесь присутствуешь и можешь непосредственно влиять на писателя, — сказала Фрида.
Аннунген вытерла глаза и втянула носом воздух, верхняя губа у нее вывернулась. Она была похожа на насторожившуюся кошку, которая выжидает подходящий момент, чтобы пустить в ход когти. Меня прошиб пот.
— Если я должна здесь остаться и принять участие в твоей истории, я не желаю, чтобы меня изображали доверчивой дурочкой-женой, не имеющей собственного мнения. У меня высшее образование. Я знаю о Симоне де Бовуар больше, чем ты когда-либо узнаешь. Ей незачем было жить с Сартром, хотя она и любила его. Мне тоже не обязательно жить с Франком, хотя я и люблю его. Помни об этом! Но решать это не тебе!
Я как раз приготовилась высунуть голову, полагая, что гроза миновала, как грянул очередной раскат грома:
— Я хочу, чтобы ты объяснила, как ты без угрызений совести использовала свои приемы, чтобы заставить Франка обмануть меня. Неужели тебе не стыдно? Ведь во всем виновата только ты. Ты отняла отца у двух маленьких девочек, разве ты этого не понимаешь?
— Я не отнимала, — слабо возразила я.
— Неужели? Если бы я с детьми переехала в другой город или даже за границу, он бы никогда больше их не увидел!
— Но ведь была не только я…
— И ты можешь сейчас говорить об этом! Хочешь унизить меня еще больше? — закричала Аннунген. Ближняя кошка переместилась подальше от нас.
— Скажи, ты можешь простить меня? — прошептала я.
— Ты хочешь слишком многого. Я-то считала, что мы друзья, но ты все испортила.
— Я понимаю, что все стало только хуже. Но ведь в то время мы не были друзьями… — Мне хотелось оправдаться.
— Аннунген! — воскликнула Фрида. — Я тебе завидую. В твоих руках сейчас находится ключ ко всему роману.
Некоторое время Аннунген не поднимала головы, потом глухо сказала:
— Ты знаешь, каково это — все время ждать? Все время! И выслушивать ложь за ложью. Во всех вариантах. Старую ложь и новую ложь. Новой ложью он прикрывает старую. Франк — непревзойденный лжец. Не будь у меня такой интуиции, я бы так ничего и не поняла. Он бывает очень убедителен, когда выкладывает мне свои объяснения. Почему он поздно пришел, почему он должен посетить то или другое место до того, как сделает то, о чем мы договорились. Почему нельзя дозвониться в его номер, когда он уезжает в тот или другой город или в ту гостиницу, которую он назвал. Почему он не мог прийти на родительское собрание.
— Он не ходил на родительские собрания? — невольно вырвалось у меня — я хорошо помнила, как он не раз говорил мне, что не сможет прийти, потому что идет на родительское собрание.
— Не надо об этом писать! — приказала мне Аннунген.
— Да, это было бы чересчур патетично, — согласилась я.
— Я не дура! Я никогда к нему не вернусь! Но буду спать с ним тогда, когда мне этого захочется. Он может брать детей по воскресеньям раз в две недели. По крайней мере, за эти воскресенья я буду спокойна. Вот об этом можешь написать в своей книге.
На Аннунген упала тень от ближайшей пальмы. Она стала похожа на фавна в уборе из листьев.
— Ключ к роману… Ты серьезно так считаешь? Знаешь что? Я останусь здесь еще на пару недель, — сказала Аннунген и вытянула ноги из-под короткой юбки — две совершенные по форме скульптуры красного дерева. Одноглазая кошка, прищурившись, уставилась на алые ногти, торчащие из босоножек. Потом подкралась совсем близко и стала лизать Аннунген большой палец.
Это случилось на другой день после нашего посещения музея Дали в Фигересе. Вернее, ночью. Мы уже легли, и я надеялась, что засну. Где-то в голове маячил идиотский автомобиль жены Дали, Галы. С ее фигурой внутри и ликующей нимфой сверху. И картина, на которой лицо голливудской дивы Мэй Уэст[30] являло собой сюрреалистическую комнату. Губы представляли собой диван, на котором нельзя было сидеть. И фантастические, безумные рисунки — эротика, смерть и бараньи отбивные на плечах жены. И лавочка, где желающие могли купить записные книжки, ластики, прикрепленные к металлическому большому пальцу, и биографию Дали на каталонском, испанском, немецком, итальянском, английском и французском. Мы купили на английском. И еще Аннунген купила себе халат песочного цвета из очень мягкой махровой ткани, расписанной глазами Дали.
Все это происходило в моей голове где-то на заднем плане в то время как я в полусне летела над ярко-зеленой землей Каталонии, и «Барселона» победила «Реал» со счетом 2–0 на арене в открытом море. Футболистам из Мадрида пришлось спать в моей кровати, потому что им было опасно жить в Барселоне. Фанаты уже направлялись в мою квартиру, и я, как могла, спрятала футболистов. Они только что приняли душ, были гладкие и, собственно, там был только один футболист. В открытое окно, выходящее на улицу, врывался рокот, и мотоциклы, развозящие пиццу, с грохотом останавливались перед своей целью с тянущимся за ними хвостом флагов. Я чуть не утонула в национальных цветах Каталонии. Сердце у меня ёкнуло, и от урчащего страха все внутри сжалось и перехватило дыхание. Однако я тут же решила, что при моей эротической подавленности не играет никакой роли, сплю я или бодрствую.
В той действительности я вдруг осознала, что звонит мобильник. И сразу же услышала голос Аннунген, сперва сонный, потом совершенно отчетливый, с пугающим отзвуком металла. Она говорила по-норвежски. Потом она склонилась над моей кроватью.
— В Дрёбакском проливе… — произнесла она сквозь сжатые зубы с каким-то странным угрюмым смешком.
— Что? — пробормотала я.
— Его нашли в Дрёбакском проливе! — резко сказала она.
Я села в кровати, но смысл ее слов еще не дошел до меня.
— Объясни спокойно, что тебе сказали, — попросила я, чувствуя себя неважно, потому что накануне выпила больше вина, чем нужно. Рабочий день не обещал ничего приятного.
— Франк… — Она сдавленно усмехнулась.
В комнате было слишком темно. Мы не могли разговаривать в такой темноте. Каким-то образом мне удалось спустить ноги на ледяные плитки пола, но я тут же снова поджала их. Даже не вспомнив о тапочках, я все-таки вывела Аннунген в гостиную. Мы шли как будто по ледяной слякоти, но я не обратила на это внимания, лишь в голове у меня мелькнуло какое-то tableau из детства.
