— Я… — попыталась она что-то сказать, но голос ее осекся. Сильвия не могла заставить себя вытолкнуть из себя ту правду, которая рвалась наружу.
Казалось, ее голос, горло, легкие скованы льдом — холод волнами захлестывал тело, превращая его в лед.
«Я твоя мать! Я дала тебе жизнь, а потом бросила тебя! — рвалось из ее сердца. — Но как, как сказать тебе такое?»
— Мне кажется, нас не представили друг другу, но Рэйчел все мне о вас рассказала, — произнесла Сильвия, чувствуя, как подкашиваются ноги, и ненавидя себя за эту слабость. — Пожалуйста, проходите. Вы, наверное, замерзли. Обещали, что выпадет до пятнадцати сантиметров снега. Невероятно, правда? И это в ноябре! Снимайте плащ и проходите в гостиную. Там мы побеседуем. Вы ведь пришли по поводу Рэйчел?
Ничего не значащие слова сами слетали с ее одеревеневших губ, словно это говорила не она, а кто-то другой.
Роза, похоже, заколебалась. На лице ее отразились сомнение и нерешительность. Она покорно позволила Сильвии снять с себя плащ, под которым оказалась простая шерстяная юбка цвета морской волны и белый свитер. Странно, подумала Сильвия, дочь выглядит почти такой же, какой была тогда, стоя на школьном дворе в ученической форме. Образ этой серьезной девочки она пронесла через два с лишним десятилетия своей жизни, словно тайный медальон, спрятанный от посторонних глаз. Можно ли и дальше таскать в себе эту ношу, спрашивала себя Сильвия и отвечала: «Нет, нельзя. Надо немедленно, сию же минуту, сбросить ее и облегчить наконец душу».
Но, оказывается, отделаться от своей ноши было не так уж легко. По инерции Сильвия продолжала светский разговор, удивляясь себе:
— Вам кофе или, может быть, вы предпочитаете чай? Сама я больше люблю чай, потому и спрашиваю. Точнее, настой ромашки. Говорят, он весьма полезен для успокоения нервов… — провожая свою гостью наверх, Сильвия продолжала непринужденную болтовню. — Ну вот мы и пришли. Пожалуйста, присаживайтесь, — и она сделала жест рукой в сторону стоявшего возле камина уютного пухлого кресла, обтянутого вощеным ситцем. — Ну, так что вы предпочитаете: кофе или чай?
— Чай, пожалуйста, если вас это не затруднит.
— О чем вы говорите! Экономка сегодня, правда, выходная, но я с удовольствием заварю чай сама. Подождите минутку — я сейчас вернусь.
Выскользнув из комнаты, Сильвия почувствовала огромное облегчение. Все что угодно, только не видеть этих устремленных на нее глаз. Такое чувство, что на нее смотрит Никос! Осуждая ее. Обвиняя.
«Но ведь Роза на самом деле не может знать, кто я ей, — пыталась она успокоить себя. — Но что-то она чувствует. Безусловно. В глубине ее души живет память о той давней встрече…»
Дожидаясь, пока закипит чайник, Сильвия едва могла заставить себя стоять, но ей пришлось ухватиться за край плиты. Даже это усилие причиняло ей боль — в руках и плечах. Кружилась голова, и холод проникал все глубже.
После того как чай был готов, она еще какое-то время помешкала, но затем, взяв поднос с тихо позвякивающими чашечками веджвудского фарфора, направилась в гостиную: оставаться на кухне дольше становилось просто неприличным.
— Ну вот и мы, — начала она как можно более беззаботным тоном, входя и ставя поднос на низкий столик розового дерева, придвинутый к дивану. — Вам с лимоном или без? Как вы любите?
— Если можно, то с лимоном, пожалуйста, — ответила Роза.
— А теперь скажите мне, — обратилась Сильвия к своей собеседнице, протягивая чашечку, расписанную яркими цветами, — чем я могла бы быть вам полезной? В отношении Рэйчел, по-видимому, как я понимаю? — заключила она, прищурившись из-за попавшего в глаза пара.
— Я… вообще-то… мне просто… — неуверенно начала Роза, обводя глазами комнату и ерзая на кресле.
На самом деле она не могла бы ответить, зачем сюда явилась. Но вот взгляд ее черных глаз снова упал на Сильвию, и та почувствовала приступ беспомощности, дрожа при мысли, что Роза проникнет в ее святая святых и разгадает страшную тайну, которая там скрывается.
— Вообще-то, — наконец произнесла Роза уже более связно, — я пришла к вам совсем не из-за Рэйчел. Может быть, это и выглядит несколько глупо с моей стороны… вот так взять и прийти к вам… но все дело в том, что вчера в суде мне показалось, что я вас узнала. Даже не показалось, я была абсолютно в этом уверена.
Нырнув ладонью под шапку черных волос, она вытащила из уха…
«Боже, сережка! — внутренне содрогнулась Сильвия. — Та самая, которую я в свое время ей дала! Значит, все эти годы она ее хранила? Столько лет…»
Она не могла оторвать теперь глаз от сережки, хотя кусочек рубина заставлял ее корчиться от боли, словно там внутри находился смертоносный яд.
Вот Роза уже протягивает сережку на ладони — крохотную «капельку» на бриллиантовом стерженьке. Блеск ее казался Сильвии нестерпимо горячим и ярким.
— Мне дала это одна леди. В то время я была совсем маленькой девочкой. Девять лет, не больше, — сказала Роза. — И леди, которая мне это дала, очень на вас похожа. Как две капли воды, если уж говорить правду. Конечно, вы можете возразить — вся история произошла так давно, что я могла и перепутать. Но я помню ее так, словно она случилась только вчера. Я прекрасно помню ту женщину. Она… то есть вы… сняла одну свою сережку и протянула ее мне. Не сказав ни единого слова. Вы даже представить себе не можете, как я была поражена… Все это показалось мне удивительным сном наяву. Откуда-то вдруг появляется прекрасная фея и взмахивает над моей головой волшебной палочкой. Но потом тут же исчезает, не сказав мне, ни почему она приходила, ни кто она такая… Вот я и надеялась, что, может быть, вы как-то поможете мне это узнать…
Роза умолкла и, снова вдевая сережку, в упор взглянула на Сильвию.
Черные глаза буквально жгли ее сердце, проникая в самую душу, как это бывало раньше с Никосом. И накопленная за долгие годы ложь, будто слои старой штукатурки, начала рушиться под действием этого взгляда.
«Она знает. Она все знает, — помертвело все внутри у Сильвии. — Она помнит меня! Господи, сделай так, чтобы больше не надо было лгать. Помоги мне рассказать ей всю правду!»
Но как? Как? Правда была слишком большой и тяжелой, будто огромный валун, который ей не под силу сдвинуть с места.
И тут до ее сознания дошла еще одна печальная истина:
«Я хранила свою тайну так долго, что она стала как бы частью меня самой. Вошла в мою плоть и кровь. И отторгнуть ее сейчас означало бы убить что-то у себя внутри…»
— Я бы с удовольствием помогла вам, моя дорогая, — опять солгала она, ненавидя себя так, как никогда раньше.
