Слезы кончились, как только за Шауриным захлопнулась дверь. Закусив губу, Алёна пошла в спальню, чтобы упасть в кровать и плотнее завернуться в одеяло и, может быть, заснуть. Однако она замерла посредине комнаты.
— Вот ты, бл*ть, у меня параноик! — прошептала она и начала решительно сдирать с матраса постельное белье.
ГЛАВА 24
Ярко мигнули в темноте фары, и оглушающе пискнула сигнализация его автомобиля. Прямо по оголенным нервам. Шаурин уселся в темный салон. Замер. Придавило.
Сам не знал, как выдержал этот разговор. Наполнялся ее словами. Кажется, вот-вот и все. Разорвет. Но нет же. Слушал. Чувствовал, как внутри медленно поднимается первозданная, бесконечная злость. Как она разворачивается во всей мощи, сминая душу, разум, чувства, оборачивая весь мир в ненависть. Все вокруг – в причину этой ненависти.
А потом на свободу, на воздух. Дышать. Вздохнуть. Тесно. Душно. Содрать все с себя. Полинять. Сбросить. Избавиться от старой кожи, вырваться из клетки. Хоть куда — в небо, в землю.
Шум в голове, звон. Больная, яростная агония обволакивала его, пожирая с потрохами, оставляя в душе блеклые оттенки боли, ревности, отчаяния и безысходности.
А потом пустота. Гулкая. Холодная. Хлипкое равновесие с легким головокружением и невыносимой головной болью…
Сидел неподвижно. Не мог шевельнуть рукой, чтобы завести машину. Тело налилось неподъемной тяжестью. Повернул ключ в замке зажигания. Мотор отозвался ободрительным урчанием. Вздохнул глубоко, положил руки на руль. Словно заново учился двигаться. Пробовал суставы, шевелил онемевшими конечностями, пускал кровь по венам. Потекли мысли. Тягуче и заторможенно. Понял, что не желает оставаться в этот вечер один. Только не сейчас. Сейчас нужно разбавить чем-то эти расплескавшиеся черным мазутом отголоски каких-то чувств. Разбавить, но не тревожить. Не добавлять.
Только один человек мог обеспечить ему нужное спокойствие. Гергердт. Этот точно не будет лезть в душу, сочувствовать, выспрашивать. И уж точно не попытается помочь морально, потому что сам совершенно далек от таких переживаний.
Позвонил Гере, договорился о встрече, вернее, получил уважительно-матерное приглашение навестить его дома. Удивлялся своему незнакомому голосу. Как будто слышал его со стороны и не узнавал. Пока говорил, отдышался. Уверенно тронул машину.
Когда положил трубку, в голове перестало гудеть. Но теперь ужасно хотелось пить. В горле пересохло.
Наконец-то, вот оно — неудобство. Уже не в том урагане, а нормальное человеческое неудобство — когда хочется пить и в куртке жарко; и немного раздражает бьющий в глаза свет фар, мчащихся по встречке автомобилей; и бесит пробка в центре города.
— Хоть бы сказал, что не один.
— Уже один. Ленка, давай-ка, фьють, — кивнул в сторону двери.
— Я не Ленка, я Лерка.
— Какая разница. — Гергердт захлопнул дверь.
— Вчера шлюхи, сегодня шлюхи… Не надоело? — пройдя на кухню, Шаурин припал к воде. Влил в себя два стакана. Полегчало.
— И завтра шлюхи… Нет, не надоело. Не умею я из-за одной бабы убиваться. А может, по коньяку все-таки?
— По рому. — Ваня кивнул и устроился на высоком стуле за темной стойкой. — А тебе и не надо. Не хватало, чтобы ты еще из-за бабы начал убиваться, и так на всю голову тронутый.
Гера хохотнул, ничуть не обидевшись. Толкнул Ваньке полнехонький стакан с ромом. Как знал. Не поскупился, налил до краев. Что надо доза для Шаурина. Не убойная совсем, но расслабляющая. Отпил полстакана. Ром скатился в желудок как вода.
— Не знаю я ни хрена про вашу любовь, — начал разглагольствовать Гергердт, — но могу точно сказать: если ты не трахаешь свою девку, значит твою девку трахает кто-то другой.
— А ты у нас спец прям по этому делу.
— Я добрый. Кого не дотрахали – все ко мне. Всем помогу. — Гера загоготал. — А любить только дети умеют. Потому что у них секса нет. А когда секс есть – зачем любовь? Конфетой поделился — охренеть какой влюбленный. Угощал я в детстве одну малявку — ирисками. А потом отлупила ее мамка за эти ириски и кончилась наша любовь. Вот так вот…
— Кофе налей.
— Ты кофе ко мне приехал пить?
— Давай, а то голова раскалывается.
Гера нажал кнопку на кофе-машине и через полминуты поставил на стол чашку крепкого кофе, продолжая свои рассуждения на тему любви и секса:
— Девочки вырастают. Ирисками уже никого не подманишь. Большие девочки хотят сытой жизни: вкусно есть, сладко спать, отдыхать на дорогих курортах, ездить на дорогих машинах. Все, что мне нужно, я покупаю. Вот такая у меня с ними любовь. И меня это устраивает.
— Не буду спорить.
— Да тут и спорить не о чем, говорю же: я в вашей любви ни хрена не понимаю. Но девочка у тебя крутая.
— Нет, не крутая. Самая крутая. Таких больше нет. Она такая одна.
— Да. Оба вы такие… — ухмыльнулся Гера.
— Какие?
— Ну… типа, чё по муравьям топтаться? Вот слона завалить — это да-а… — Иван в ответ хмыкнул. — Завалили тебя слоняра? Завали-и-и-ли… — Гера хлопнул Шаурина по плечу.
Тот качнулся чуть назад и выдохнул:
— На лопатки. — Говорил, и все внутри отзывалось на эти слова. Хотя отголоски злых чувств еще бушевали. Поэтому в ближайшие дни с Алёной видеться не хотел. У него тоже свой лимит. Пять дней, чтобы до конца остыть.
_____
Выдержать перерыв Шаурину не удалось. На следующий день ему позвонил Игорь и сообщил, что Алёна попала в аварию. Эта новость повергла Ивана в шок. На мгновение у него отнялась речь, и он молча слушал друга, не в силах задать хоть какой-то вопрос. Хорошо, что Радченко обладал способностью ясно и лаконично выражаться.
Какого хрена… Надо позвонить Алёне, а он тупо смотрел на список контактов в телефоне, забыв, как это делается. Потом оторопь отпустила, и Ваня набрал ее номер.
Алёна ответила не сразу, а когда ответила, голос дрожал. Она пыталась взять себя в руки, но получалось плохо. Испугалась, наверное, сильно. Игорь сказал, что у нее легкое сотрясение мозга и ушиб плеча. Она повторила то же самое, добавив, что ей сделали рентген головы и плеча — все хорошо.
Хорошо… Как же… Не стал Шаурин выспрашивать по телефону подробности, пообещал приехать через час. Твою мать… Как назло, сегодня дел по горло. Но вырвался. Правда, приехал чуть позже, чем обещал. Забрал Алёну из больницы и привез к себе. Поразительно: она даже не сопротивлялась. Скорее всего, потому что все еще находилась в шоке. Он сам тоже не совсем отошел от потрясения.
Дома молчали. Шаурин слонялся по квартире, Алёна сидела на диване и в сотый раз перечитывала бумажки, которые ей дали врачи. На кухне возилась домработница, и Лейбе казалось: как только женщина уйдет, царившая безмятежность растает.
