Это «по-другому» обступало их в то лето, как лесной пожар. В доме, несмотря на запустение, имелся телевизор, и что-то можно было разглядеть на его экране. Но каждый взгляд на этот экран вызывал у Вики такой ужас, что она старалась не включать телевизор при Витьке, чтобы не отравлять его сознание отвратительной, бредовой ложью, вгоняющей людей в безумие. Эта ложь была намертво соединена с войной, она породила войну и теперь оправдывала ее. Можно было не верить этой лжи, и Вика не верила, и не понимала, почему другие не могут, как она, провести час-другой в Сети и самостоятельно разобраться в происходящем, – да, лжи можно было не верить, но соприкосновение с ней отравляло мозг все равно, так умело она была сделана.
Каждая вылазка в окружающий мир только подтверждала ее страшную силу.
Зайдя в деревенский магазин, Вика в один непрекрасный день обнаружила, что исчезла половина товара, а оставшаяся половина подорожала так, что невозможно было глазам своим поверить, глядя на цены. Она давно уже дала себе зарок ни с кем не заговаривать ни о войне с Украиной, ни о Крыме, но при взгляде на полупустой прилавок не выдержала и воскликнула:
– Да что же это стало!
– Стало гораздо лучше, – глядя на нее сузившимися от ненависти глазами, отрезала продавщица.
– Как же лучше? – не поняла Вика. – Не само же собою все исчезло. Начальство запретило, как при крепостном праве. Это же бред какой-то!
– Без. Америки. Стало. Гораздо. Лучше, – отчеканила продавщица.
И по ее взгляду Вика поняла, что та сейчас вцепится ей в волосы.
Если бы год назад ей сказали, что простая деревенская тетка будет рассуждать о чем-нибудь кроме своих повседневных забот – что на обед приготовить, где мясо подешевле, сын попивать начал, невестка не налево ли глядит, – она не поверила бы. Да их не уговорить было хотя бы проследить, чтобы дети книжки читали! Не видели они связи между книжками и своей жизнью и не понимали поэтому, зачем их читать. И вдруг – ненавидящий взгляд, и рубленые слова, и почему-то Америка, хотя чем уж ей помешала Америка и что она вообще про эту Америку знает…
К чему все это может привести, Вика старалась не думать. Какой-то необъяснимый инстинкт заставил ее укрыть от всего этого своего ребенка, когда все это не было еще таким явным, – и достаточно. А своя жизнь… Она сказала бы, что на своей жизни надо поставить крест, но эти слова ее все-таки пугали, хотя, произноси их вслух или нет, а так оно и есть: ее жизнь идет по инерции, и не видно ни малейшей возможности как-либо это переменить.
Поэтому Вика без лишних размышлений радовалась тем явлениям счастья, которые принесло это лето. Сын спит или читает в соседней комнате, домовой постукивает на чердаке, мелкие яблоки на старых деревьях, просторный закат, утренний запах полыни под окнами и маленькая чистая речка в двух шагах от дома.
Вика ехала из Оксфорда в Лондон, и на сердце у нее было тяжело.
Когда она привезла Витьку после каникул в школу, то сразу увидела, как борются в нем два чувства: расстройство от разлуки с мамой и радость от встречи с друзьями, да и просто от того, что закипела, забурлила его жизнь. Крики по дороге из школы к дому, какие-то громкие споры, беготня на спортивной площадке, кокетливый взгляд девочки с ярко-голубыми глазами, ага, вот в честь кого кошку назвали Соней… О кошке Витька, кстати, беспокоился больше всего: по дороге в Оксфорд не переставал названивать квартирной хозяйке, которая согласилась взять ее на несколько дней, и расспрашивать, ест ли Соня.
– Это очень хорошо, что он здесь, – сказал Хан Соло.
Вика помнила, что в действительности его зовут Майклом, но когда обмолвилась и назвала его школьной кличкой, он улыбнулся и сказал, что это ему привычнее. Он в самом деле был похож на героя «Звездных войн», такой же спокойный и веселый.
– Хорошо, что Вик окончит Оксфорд, – повторил Хан Соло. – Его взгляд на мир станет шире, и когда он вернется после университета домой, то сможет достичь очень многого.
«Вы думаете?» – чуть не сказала Вика.
Но не сказала, конечно. Слишком горько это прозвучало бы.
– И потом, – добавил Хан Соло, – это даже прагматически хорошо для него. Дружба детства и юности значит очень много. Вик всегда сможет обратиться к любому из тех, с кем сейчас играет. – Он кивнул на изумрудную, как в волшебной сказке, лужайку, по которой бегали ученики Дрэгон-скул. – Никто не откажет ему в помощи. И это очень немало, такая помощь и такая связь, можете быть уверены.
В этом-то Вика как раз не сомневалась. Но от этого не становилось яснее ни Витькино будущее, ни ее собственное зыбкое настоящее, от которого его будущее так отчаянно зависело.
– Я и в этом году вряд ли смогу сюда приезжать, – сказала она. – Во всяком случае, редко смогу.
– Я знаю, Вик мне объяснил. Не беспокойтесь о нем, прошу вас.
– Скажите… – Вика колебалась, потому что не знала, принято ли об этом спрашивать. Но все-таки спросила: – Ведь он все равно не будет здесь до конца своим?
Хан Соло замялся.
– Я это понимаю, – поспешила сказать Вика. – Это и словами не назовешь, но я понимаю.
– Он будет настолько своим, насколько это вообще возможно для иностранца, за которым нет поколений, родившихся здесь, – глядя Вике в глаза прямым взглядом, сказал учитель. – В Америке, если бы он вот так выучился, то стал бы своим абсолютно. Но в Англии… А кстати! – Видно было, что ему очень хочется уйти от обсуждения неловкой темы. – Почему у Вика английская фамилия?
– Не знаю. Видимо, какой-то курьез, – улыбнулась Вика. – Моя мама выросла в детском доме. Может быть, директор начитался английских книжек, Диккенса, что ли, ну и придумал ребенку такую фамилию. Мама была сиротой, родители ее неизвестны. После войны много таких сирот осталось, – объяснила она. И спросила: – Витька мне рассказывал, в списке выпускников Оксфорда есть его однофамильцы?
– Да, фамилия очень известная, – кивнул Хан Соло. – Пять столетий неомраченной чести, этим не каждая семья может похвастать. Из последних самый знаменитый был сэр Роберт Дерби, конечно. Я о нем читал, необыкновенная судьба. Даже более ошеломительная, чем у Лоуренса Аравийского. Он был разведчик, потом военный летчик, это во время Второй мировой, а потом крупный дипломат. Поразительного ума был и бесстрашия. Вообще, знаете, когда читаешь его биографию и видишь, что он совсем не боялся смерти, это завораживает. Хочется понять: как такое может быть, почему? Но у него потомков не осталось, он никогда не был женат.
– Да я и не предполагаю, что Витька может быть потомком сэра Роберта Дерби! – засмеялась Вика.
– Его одиночество странно, кстати, – заметил Хан Соло. – Я видел его портрет – даже в старости женщины не должны были обходить его стороной, а уж в молодости точно.
