Меня тошнит от ее ханжеского отношения. Она самовольно назначила себя на роль моей совести — а непрошеная вторая совесть мне совершенно ни к чему.
Я начала спорить:
— Амели, ну почему ты такая принципиальная? Вы с Беном даже и не думали о том, чтобы официально оформить отношения, потому что не верили в институт брака.
— Но ты-то, предположительно, веришь в него, раз ты прошла по этой дороге уже дважды. И, чтобы тебе было известно, мы с Беном твердо верили в честность, верность и преданность. — Думаю, на этом она бы повесила трубку, если бы я дала ей такую возможность. Но как раз в этот момент из ванной вышел Фил, и я отключилась первая.
Когда Амели постоянно повторяет, чтобы я подумала о том или о сем, она ничуть мне не помогает. На самом деле мне нужно, чтобы она или кто-нибудь еще — да на худой конец, кто угодно — дал мне готовые ответы. Во всей этой ситуации время работает против меня, и мне необходима помощь.
Я встаю с места и начинаю искать Стиви — пора уже и перекусить.
Рядом с музеем есть закусочная — маленькая, но очень приличного вида. Меню здесь, как и во всех остальных закусочных, содержит в себе все, что душе угодно, но только если это «угодное душе» можно подать с жареным картофелем или кленовым сиропом. По счастливой случайности, это как раз то, что нам сейчас нужно, и мы со Стиви принимаемся за большие бургеры (его с цыпленком, мой с бобами), попутно заказав картофель фри и густые молочные коктейли (земляничные).
Мы спокойно и дружелюбно беседуем о музыке, музее и меню. Думаю, на такой ноте мы можем продержаться весь разговор — если только удастся избежать обсуждения моего двойного брака.
— Ну так вот, о вчерашней ночи, — говорит Стиви. Похоже, он сделал совсем не такие выводы.
— Но разве нам есть что сказать по этому поводу? — Надеюсь, это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.
Стиви иного мнения:
— Думаю, что есть.
— Мы оба слишком много выпили. Легко совершить глупость, когда в небе светит луна, на столе тарелка с орехами кешью… и всякое такое. — Я сама чувствую, что несу явный бред.
— Понятно, — говорит Стиви. Он оставляет эту тему с неохотой, но что ему еще остается? Я имею в виду, какая у нас альтернатива? Я же не могу залезть на этот покрытый пластиком стол, вцепиться в Стиви и поцеловать его взасос? Или задрать юбку и усесться на него верхом?
Выбросив это порнографическое видение из головы, я спрашиваю:
— Тебе понравилось это утро?
— Да. — Я уже радуюсь, что Стиви позволяет мне сменить тему, но он добавляет: — Но даже это меня смущает. Что-то нам слишком хорошо, когда мы вместе.
Значит, тема все-таки остается той же. Я пробую снова:
— Стиви, ты выиграл замечательный приз. Я тебе уже это говорила?
— Нет, еще нет, — говорит он. — Ты всегда считала, что я мало чего стою. — В его голосе не слышится ни горечи, ни обиды — Стиви просто констатирует факт.
Я внутренне улыбаюсь. «Мало чего» — так сказали бы в Кёркспи; любом другом месте сказали бы «я немногого стою».
— Я всегда считала, что ты стоишь недостаточно, — уточняю я.
— Объясни, — приказывает Стиви.
Он сидит, положив локти на стол и помешивая соломинкой коктейль. Сказав это единственное слово, поставленное в повелительное наклонение, он отворачивается и рассеянно смотрит в окно, на мерцающую неоновую надпись, гласящую: «Жизнь — хрупкая вещь. Обращайтесь с ней осторожно». Как часто случается с избитыми фразами, которые обычно пишут на поздравительных открытках и магнитиках для холодильника, в данную минуту эта надпись кажется пугающе к месту.
Постороннему наблюдателю Стиви, вне всякого сомнения, показался бы сейчас образцом спокойствия и уверенности в себе, но я замечаю, как у него нервно дернулся уголок рта. Я знаю, что Стиви волнуется. Он сидит как на иголках. Мой ответ много значит для него. Мой ответ важен для него. Он прав. За мной должок, и похоже, наступило время его отдавать. Я бросаюсь головой в омут:
— Сегодня утром ты говорил о людях из Кёркспи. Дело в том, что ты всегда был тесно связан с теми чувствами, которые я испытывала в отношении них. И эта связь сильна до сих пор.
— Продолжай.
— Они живут, с моей точки зрения, не нормальной жизнью, и сами они не нормальные люди — а я просто хотела быть нормальной. Поначалу я верила, что ты покажешь мне выход оттуда, и я по тебе с ума сходила. Потом ты начал казаться мне частью их клана, и я… начала считать тебя обузой.
— И ты бросила меня. Дальше… Белинда, пожалуйста, объясни, что ты имела в виду.
Он просит Белинду, а она никогда не могла ему ни в чем отказать.
— Ладно. Когда мне было шестнадцать и мы с тобой целовались у меня дома, ты казался мне пришельцем из другого мира. Ты ведь приехал в Кёркспи из Блэкпула, который находится даже не в Шотландии, а в Англии.
— Это Блэкпул-то другой мир? — озадаченно спрашивает Стиви.
— Ну, я же там никогда не была, — сконфуженно бормочу я. В то время я страдала ужасающим отсутствием жизненного опыта и знаний об окружающем мире. Неужели эта наивная девочка когда-то существовала? — Любить тебя, заниматься с тобой любовью было для меня вызовом, бунтом, разрыванием оков. — Я отпиваю молочный коктейль. — Впервые с тех пор, как умерла мама, мне стало не тягостно жить. Я увидела перед собой будущее. Я и не думала об университете, пока ты не сказал, что собираешься учиться дальше.
— Я знаю, что отец не говорил с тобой о продолжении образования, — говорит Стиви.
— Мой отец вообще редко со мной разговаривал. И ты это тоже знаешь.
— Рыбаки очень суеверны, когда дело касается женщин. Он ничего не имел лично против тебя.
А мне казалось, что имел. Как всегда, Стиви старается оправдать безразличное отношение моего отца ко мне. Я пожимаю плечами и решаю не указывать Стиви на то, что я была не какой-то там абстрактной женщиной, приносящей беду, — я была его дочерью. Это старая рана, и лучше ее не бередить.
— Никто не обращал на меня внимания, а ты проводил со мной очень много времени. Ты открыл мне глаза. У тебя были идеи, планы, надежды. Я верила, что вместе мы сможем выбраться из Кёркспи и что ты поможешь мне избавиться от чувства одиночества и непохожести на остальных обитателей Кёркспи, тяготившего меня с детства.
Я замолкаю, машинально беру брусочек картофеля фри, макаю его в кетчуп, но мне не хватает решимости положить его в рот. Я сказала «с детства», но мы оба понимаем, что я имею в виду «с тех пор, как умерла мать».
— Когда мы поступили в университет, ты помог мне освоиться в новой обстановке. Я просто хотела быть нормальной, похожей на остальных студентов из семей со средним достатком. Ты чувствовал себя гораздо увереннее, чем я. — Я умолкаю на мгновение, затем спрашиваю: — Помнишь, как мы не спали всю ночь, читая стихи? Думаешь, мой отец мог сделать что-либо подобное?
