Она в недоумении потерла лоб. Но в памяти была неодолимая преграда. Тогда Вера на мгновение окаменела, как бы сливаясь с этим препятствием. И тут же заметила на себе особенный взгляд Катарины.
— По-моему, ты настолько устала, что ничего не помнишь, — сделала та предупредительный жест. — Тебе нужно выпить как можно больше этого красного вина. Ведь ты не помнишь, что недавно была в Норвегии?
— Да, — ответила Вера, — на журнальных фотографиях, которые ты показала, конечно же я. Я хорошо играю на фортепиано, это сказала мне ты. У меня был какой-то особенный перстень. Я его потеряла, сразу все забыла. Наверное, потому, что лишилась его. Но больше я ничего, ничего не помню, кроме каких-то туманных, обобщенных картин, как я здесь оказалась, даже имени своего. То есть теперь я знаю, ты сказала мне, но я так и не вспомнила.
— Скорей всего, в нашу страну ты приехала или прилетела из России.
— Вряд ли, — ответила девушка. — Я могла оказаться в Париже сразу после мероприятия, о котором ты говорила. Видишь, я уже могу упомянуть какое-то событие, не рискуя окаменеть от страшной головной боли. В Париже у меня друзья. Это слово тоже произносить не страшно. Но, может быть, только потому, что мы говорим на английском.
Катарина о чем-то перемолвилась с мужем, он кивнул и скрылся в доме.
— Мне настолько хорошо у вас, — призналась Вера, — что я впервые ничего не боюсь. Я могла бы умереть сейчас без всяких сожалений. Все равно почти ничего не помню. А то, что вижу сейчас, и все, что испытала в эти дни, это подобно последнему, самому важному откровению. Почему-то я в этом убеждена. Я слышала об этом раньше. Правда-правда.
Скоро на столе появились крепко запечатанные бутыли вина, принесенные из глубокого, холодного погреба.
В этот вечер она впервые пила великолепное старое вино. И первый раз так много. Никакого обычного опьянения, о котором она смутно помнила как о прискорбном факте прежних дней, Вера не почувствовала ни на мгновение.
Наоборот, окружающее она воспринимала чисто и ясно. Подумала, что впервые в жизни по-настоящему отдыхает и чувствует себя в полной безопасности. Напрашивался простой вывод — она жила в постоянной опасности. Всегда. И почему-то этот факт не вызвал в ней никакого удивления.
— Катарина, — спросила Вера, — как ты думаешь, можно ли отравиться музыкой настолько, чтобы потерять память?
— Нет, — ответила португалка, — думаю, что нет. Ведь ты знаешь, где ты находишься, ты помнишь главное. Что дуб — это дуб, креветки — это креветки, а замок — это замок. Мне кажется, ты прекрасно понимаешь португальский. Вот послушай, что я тебе скажу.
И заговорила на незнакомом языке. Вера довольно легко поняла, что произнесла Катарина.
— Ты сказала, что я подобно ангелу прилетела на вашу улицу. А ангелы разбираются в любых языках и понимают все тонкости земной жизни. Вот только не отличают, где живые, а где мертвые. Такова ангельская особенность. Они контролируют целое.
— Да, — рассмеялась Катарина, — я говорила приблизительно об этом.
Ближе к завершению импровизированного праздника Вера поняла, что способна отлично мыслить в известных пределах, способна поддерживать беседу, но скоро утратит способность двигаться. Так бывало с ней когда-то, но не помнила когда.
Впрочем, предупредив свое изысканное оцепенение, Вера добралась до постели, устроенной для нее на втором этаже в светлой и уютной угловой комнате. Она успела заметить, что в этом помещении пять или даже шесть углов. Это показалось ей добрым предзнаменованием. И мгновенно уснула.
Спала до самого полудня, ни разу не проснувшись. Без сновидений, или они были столь глубокими и тонкими, что не подлежали запоминанию.
Раздавались звуки фортепиано, во дворе слышались детские голоса. Но не это разбудило ее. Во сне пришла угрожающая рассудку, ясная определенность. Она Вера Стрешнева, действительно известная русская пианистка, но последнее, что она помнит, — дружеская вечеринка в ресторане с бывшим любовником и американкой, с которой познакомилась на конкурсе в Норвегии и паспортом которой каким-то странным образом оказалась в Португалии.
Это открытие пронзило ее словно электрическим разрядом. Она испугалась, что вот сейчас разольется страшная боль, которую испытала накануне, и наступит полное и окончательное забвение. Вера резко поднялась и села на кровати, сжимая в кулаках край вышитой льняной простыни.
Будто почувствовав, что гостье необходима помощь, в комнату поднялась Катарина:
— Я хотела разбудить тебя раньше, когда муж отправился в Лиссабон. Но он запретил мне делать это. Я слушаюсь его во всем.
— Это правильно, — ответила Вера, — а я не слушалась своего жениха. Это правда, что я вчера ничего не могла вспомнить и не отличала мертвых от живых?
Она спросила об этом, стараясь быть предельно спокойной. Впрочем, притворяться не было необходимости. Вера помнила себя, и одно это казалось удачей.
— Муж правильно поступил, что не позволил мне отправить тебя с ним в Лиссабон.
— Зачем? Меня там никто не знает.
На мгновение Вере стало страшно. Здесь милые, добрые люди, знающие и любящие ее. Но она, русская, оказалась на чужбине с документами едва знакомой ей американки, да к тому же совершенно неведомым образом. Она сама никак не могла сесть на самолет. Для этого не хватило бы даже ее могучей, незаурядной фантазии.
Португальская тюрьма ей, скорей всего, обеспечена. Пока разберутся. А в чем разберутся? И кто?
Девушка рассказала обо всем португалке. Катарина почему-то не удивилась.
— Я поняла вчера, что тебя опоили каким-то снадобьем, частично отключающим память. Действие его может быть удивительно долгим, а его последствия необратимыми. Я не могу понять, отчего так случилось. Кто-то хотел очень сильно тебе навредить. Как ты себя чувствуешь сейчас?
— Отвратительно. Со мной много странного происходило в этом году, — призналась Вера. — И случившееся в эти дни всего лишь выход, развязка чего-то неизвестного мне. А может быть, все это длилось несколько лет и я сама, не замечая, провоцировала и торопила все эти необыкновенные события.
— Мой муж через своих друзей свяжется, думаю, что уже связался, с русским представительством. Ведь ты важный гость в нашей стране. Я боялась, что тебе может понадобиться более серьезная помощь, чем старое, крепкое вино. Но слава Богу, я оказалась не права.
— Дипломаты? — спросила Вера. — Сказала бы я тебе о них. Но лучше не стоит. Кончится тем, что меня, как я думаю, посадят в темницу.
— Мы тебя спрячем, — возразила Катарина. — Тебе ведь нравится у нас? У моего мужа есть еще один дом, в горах.
