— Что-то ты, дружище, молчишь? — Гагарин прищурил один глаз. Совсем как тренер сборной Терехов, когда застукал в его номере Барскую, — Выкладывай!
— Достало меня все, Иван. Этот сезон был самым тяжелым в карьере. Одно дело — быть хорошим хоккеистом, играть в свое удовольствие, не парясь о будущем. Другое — выкладываться на каждом матче, будто от него зависит вся последующая жизнь.
— И каким боком здесь Настя? — вратарь уже подозревал, к чему ведет друг, но хотел услышать ответ из его уст. Андрей и так слишком долго не замечал очевидного.
— Вань, я просто не выдержу еще одного такого сезона, — внимательно рассматривая дно пивного бокала, произнес тот. — Если сейчас все получится, если позовут — поеду. На три года, если не случится чего-то из ряда вон. А Настя… Черт, как же все оказалось сложно.
— Что? — друг глаз с него не спускал. Момент истины. — Все слишком далеко зашло?
— Не хочу без нее! — сказал прямо. В голосе не прозвучало и доли сомнения. — Но если она не захочет, или… Или все зайдет еще дальше…
— Куда уж дальше? — Иван от удивления чуть не подавился пивом. — Обычный сценарий: сойдетесь окончательно, женитесь, родите себе маленького Таранова. Настюхе, кстати, давно пора!
— Знаю.
Андрей обхватил голову руками, словно та стала совсем тяжелой. Гагарин попал в цель, будто не вратарь, а настоящий бомбардир. В сумасшедшей цепочке вопросов этот не был последним. Позовут ли его в НХЛ? Поедет ли Барская? Смогут ли они еще на три года оттянуть со следующим этапом, с детьми? Так хотелось закрыть на все глаза, и не изводить себя лишними вопросами. Он бы и закрыл, да не мог. Видел, как она смотрела на мальчишек в хоккейном клубе, чувствовал — как сдерживалась, когда спросил о беременности. В глазах тоска — а с виду кремень.
— Раньше, когда на нее кто-то из мужиков пялился, я готов был убить, — Андрей усмехнулся собственным воспоминаниям. — А сейчас наслаждаюсь. Они глазеют, облизываются, а я знаю — моя. И другие не нужны. Вообще.
— Расслабился, значит, — понимающе кивнул Гагарин.
— Еще как! Если бы не ее работа, еще на прошлой неделе с родителями познакомил бы.
— Ого! Тебя сестренка в оборот взяла?
— Нет. Сам хочу.
— То есть Канада все-таки на втором месте?
Андрей поморщился, даже думать об альтернативе было больно. Именно это Гагарин и предвидел. Барская — это не какая-нибудь отчаянная молодая фанатка, которой терять нечего, а заграница видится в розовых тонах. Взрослая, самостоятельная, с планами и связями, Настя не годилась на роль симпатичного балласта. Друг влип по самую макушку. От этого Ивану было радостно.
— Да, Таранов, куда мировому экономическому кризису и голодающим в Африке до твоих бед? — вздохнув, ответил он. — Ты только не злись, но возможно нет у тебя никакого выбора. Некоторым мечтам лучше оставаться мечтами. Уж мне, отцу троих детей, это очень хорошо известно. Поверишь или нет, но я бы не променял ни единого дня радом с ними на какую-нибудь напряженную забугорную игру.
— Даже если бы эта игра была смыслом твоей жизни много лет?
— Таранов, вообще-то, у нормального человека смыслы жизни с возрастом меняются, — будто бы между делом возразил собеседник. Затем глянул на еще более загрустившего друга и добавил: — Ладно. Не гони лошадей. Может, все обернется лучшим образом: и Настя поедет, и там у вас сложится.
— Угу… — все так же безрадостно протянул Андрей.
— За это надо выпить! — и Иван засуетился, подзывая к себе официантку.
Настроение немного улучшилось. В последние дни все эти вопросы и дилеммы порядком портили жизнь. Мысленный диалог с самим собой ни на минуту не утихал. А ведь переход в НХЛ еще не был состоявшимся фактом. Перемениться могло все.
— Твоя ответственность, Андрюха, штука хорошая, незаменимая для капитана, — Гагарин поднял бокал. — Только не надо брать на пуп слишком много. Дай канадцам время все уладить, дождись окончания контракта.
Таранов исподлобья глянул на друга.
— Я разговаривал со своим прежним агентом…
— Погоди, — прервал удивленный Гагарин. — Это с Васькой что ли? Которого ты год назад с лестницы спустил вместе с контрактом «Северных волков»?
— Да, с тем самым, — Андрей взъерошил волосы. — Пришлось извиниться.
— Ха, еще бы! Парень пострадал ни за что ни про что.
— Вань, я тогда слабо соображал. И хорошо, что еще никого не прибил по тихой грусти…
— М-да, — добавить что-либо друг не мог. Все равно самая большая вина за случившееся лежала именно на нем. — Ладно, опустим. Что удалось узнать от этого проныры?
— Нельзя мне дожидаться окончания контракта. Я не единственный претендент на место в команде.
— Оппа! А ну подробнее.
— Подробностей мало, — собеседник пожал плечами. — И так не знаю, как Васька все выведал. В общем, канадцы параллельно еще какого-то парня смотрят. Молодого. Он тоже вот-вот освободится.
— Так что у вас: кто первый встал — того и тапки?
— Не совсем… — Андрей замялся. Никакой конкретной информацией он не располагал. — Канадец клянется, что очень заинтересован во мне. Каждый раз, когда разговариваем, поет дифирамбы и всячески успокаивает…
— Но ты по-прежнему без контракта, а о конкуренте монреальская крыса молчит. Блеск!
Вместо ответа Андрей опрокинул в себя остатки пива. Где-то на задворках сознания проскользнула мысль, что надо бы предупредить Настю о затянувшейся встрече с другом. Он уже потянулся за телефоном, как подали горячее. Запеченная на гриле рыба и новая порция Будвазейра отвлекли все внимание на себя.
* * *
Ожидавшая его возвращения домой, женщина всерьез начала волноваться. Стопочка использованных бумажных салфеток давно перекочевала в мусорное ведро, а заплаканные глаза уже не пугали краснотой. Почти в норме. Почти готова к разговору. Почти…
Он все не приходил. И телефон молчал. Молчал, проклятый, как не молчал в обед, когда все завертелось.
Досадно.
Горько.
Больно.
* * *
Войдя в просторную приемную, женщина первым делом посмотрела на часы. Опоздала на полчаса. Плевать. То, из-за чего опоздала, наверняка стоило того. Теперь она во всеоружии. Так спокойнее. Действительно, «если в начале спектакля на стене висит ружьё, то в конце, оно обязательно выстрелит». Ее ружье висит уже давно. И не была бы она Барской, если бы заранее не почувствовала опасности. Дядя что-то готовил. Его ласковый, доверительный тон мог обмануть кого угодно, но не ее. Александр Михайлович позволял себе любезность и обходительность лишь в одном случае — видя, как его конкурент признает свое поражение. Сегодня он был очень добр. Без папки с хорошим компроматом такую «доброту» вряд ли удастся осилить.
