И Лева не женился. Финал рассказа застает его в пу– ти – Лева идет своей дорогой, непохожей на путь других евреев, читает знаки и надеется на помощь Свыше.
Ита
«Вся еврейская литература сводится к одной фразе: парик замужней женщины сидел на ней косо», – так написала несколько лет назад дерзкая молодая писательница Надежда Горлова, лауреат премии журнала «Новый мир» за лучший литературный дебют.
В самом деле, именно такой видится читателю еврейская литература эпохи секуляризации и ухода из местечка: вся она – сплошной протест против парика религиозного лицемерия, косо сидящего на буйной гриве человеческих страстей. И как тут не вспомнить революционного еврея, гневно бросающего в лицо своей отверженной любви:
Любовь? Но – съеденные вшами косы,
Ключица, выпирающая косо,
Прыщи, обмазанный селедкой рот,
Да шеи лошадиный поворот?
(Э. Багрицкий. Мое происхождение)
Ему вторит классик идишской литературы Шолем Аш: «Низко надвинутый платок и черные зубы – вот и всё, что осталось у меня от самой прекрасной моей любви!» Такой запомнил свою брошенную невесту герой Аша, оставивший ешиву ради соблазнов большого города. Что же произошло? Почему невеста и царица, зажигающая субботние свечи, приносящая свет в дом, обернулась уродиной в косо сидящем парике над ключицей, выпирающей косо, да еще и с черными зубами?
В преданиях мудрецов древности, легендах еврейского средневековья, и в сказках рабби Нахмана из Бреслава поиски украденной красавицы-невесты означают поиски Шехины – Божественного Присутствия в мире, или поиски эзотерической тайны Каббалы. Женская красота в еврейских сказках олицетворяет высшее избрание, ибо сказано: «Как лилия меж полевых цветов – возлюбленная моя среди девушек» (Песнь Песней). Но как только еврей утрачивает интерес к духовным исканиям, заменяя их социально-политическими свершениями или подвигами на ниве коммерции, волшебным образом портится и облик возлюбленной, утрачивая привлекательность. Красота искажается, прямая линия – простая вера – косо уходит вбок, в область лицемерия. Отвергая женщину, писатель Нового времени отвергает вместе с ней и веру в Бога, и свой народ. Он все еще жалеет его, как жалеет полоумную девочку Шошу герой Айзика Башевиса Зингера, но былой любви уже нет.
Проходит век, и выпадает из глаз осколок дьявольского зеркала, в котором «выпирали косо» любимые когда-то черты. Все творчество постсекулярного писателя Якова Шехтера – это тшува на содеянное секуляристами. Яков Шехтер явился из той самой Одессы, откуда прежде уходил лирический герой Багрицкого, оттолкнувший еврейскую возлюбленную. Явление Шехтера в литературу произошло как раз в ту эпоху, когда обветшали одежды современности, еще недавно пленявшие футуристичностью линий, обветшали и деградировали до хамских бретелек, застиранных маек и протертых штанов. И если проза Шолема Аша и всей секуляристской плеяды это – одна проза, то тексты Шехтера – другая проза. Шехтер смотрит на свою Иту глазами влюбленного:
«На фоне выпавших бретелек, изрядно поношенных маек, обнажавших плохо отмытые пупки, джинсов, протертых в самых неприличных местах, одета она была в нечто невообразимо прекрасное. Юбка изумрудного цвета одновременно и подчеркивала стройность стана, и скрывала его очертания, салатовая блузка с широкими рукавами свободно струилась вдоль нежнейшей талии. Густые, с матовым отливом волосы были коротко подстрижены, обнажая перламутровую шейку.
Как видно, было в моем взгляде нечто магнетическое: незнакомка вдруг резко повернулась и взглянула прямо на меня. От изумления я остолбенел. Это была она. Тот образ, который я так безуспешно искал, предстал передо мною во плоти, живой и еще более прекрасный, чем в моих мечтах. Но еще более удивительным, невозможным и обидным до потери чувств оказалось то, что мы давно знакомы. Да, да, да – это была Ита».
Простая житейская история, рассказанная в ночь на Шавуот – ночь Дня дарования Торы, когда евреи не спят и учатся до рассвета, – оборачивается страстным монологом о любви и вере. Монологом, обращенным не только к читателю, но и к теням прошлого. Имя героини – Ита – вызывает в памяти бунинскую Иду, да и главные элементы сюжета повторяют рассказ Бунина. Герой Бунина часто видел Иду у себя в доме и не обращал на нее никакого внимания, то же происходит и с героем Шехтера. Герой Бунина встречает Иду на заснеженном вокзале, герой Шехтера – в аэропорту. Но если у Бунина чудо – сама Ида, чудо – ее признание в любви на пустынном перроне, то чудо Шехтера – совсем иного рода. Любовь, согласно Бунину, – редкая гостья в мире обыденности, вспышка страсти между аристократами духа, обреченными на расставание. У Шехтера чудо – чудо веры. «Чудо, что я остался его хасидом, – говорит рассказчик слушателю Бунему (имя напоминает о Бунине).
Герой Шехтера стоит перед трудным выбором – семья или возлюбленная. Он не может доверить право выбора другому человеку, даже если этот человек – сам Ребе. И это несмотря на то, что хасидский цадик – харизматический лидер, осуществляющий живую связь с Богом для всех своих адептов и учеников, – в состоянии избавить заплутавшего хасида от ошибки. Но герой рассказа делает выбор самостоятельно. И все же продолжает доверять Ребе, остается его хасидом. Он не может предать семью и бросить свое окружение ради любви к женщине. Ведь любовь – это, прежде всего, одно из проявлений любви Бога к своим созданиям, она – опора мира, а не разрушительная сила. Лишенный Иты, герой рассказа не оставляет главного дела своей жизни – служения Единому.
Ловушка
Рассказ «Ловушка» посвящен «Ицику-Герцу, второму сыну варшавского раввина Пинхаса-Менделя» – таково настоящее имя классика идишской литературы 20-го века Айзика Башевиса Зингера. Первая и последняя фраза рассказа, как и его название, позаимствованы у Зингера, и в первой части повествования Шехтер словно надевает маску своего знаменитого предшественника, совершенно по-зингеровски изображая происходящее с героями. Однако затем маска спадает, литературная игра приходит к своему завершению.
«Б-г не без милости, еврей не без доли» – эти слова произносит уже не Зингер, но Яков Шехтер, не оставляющий главной темы своего творчества – Божественного управления миром.
Люди, идущие по духовному пути, часто расставляют ловушки сами себе, придавая избыточное значение предметам и событиям материального мира. Такой ловушкой становится для героини ее любовь к мужу. Любовь, заслоняющая все, даже то, ради чего мы приходим в этот мир, – поиск связи с нашим Создателем. Семья, которая могла бы стать Храмом служения Единому, становится для Навы ловушкой. Угроза исчезновения любимого приводит к бунту против Бога.
