несколько месяцев назад потеряла надежду. Когда услышала, случайно пройдя мимо сестринской, их рассуждения на тему того, что человек, больше полугода пролежавший в коме, – уже вряд ли из неё выйдет, и таким бы лучше эвтаназию…
Я бы не согласилась, даже если бы эвтаназия была не запрещена у нас.
Хотя после услышанного и не находила в себе силы верить.
Мама снова надолго опускает веки. Это еще одно «да»?
– Зайдете ко мне после, – явно радуясь, что у него больше нет необходимости подтирать мои сопли, Борис Леонидович решает отчалить.
– Да, непременно зайду! – киваю торопливо. Не буду сейчас говорить – что я пока совершенно не представляю, куда мне уходить из клиники. В общагу идти не хочу. В универ – не посмею. К Ройху – даже не подумаю.
Даже если он не причастен к публикации записи – хотя кто, кроме него, может быть к этому причастен – то сейчас он уже наверняка о ней знает. И даже не подумал меня набрать.
Пора принять как данность – чувство безопасности и защищенности, что я чувствовала рядом с ним, было самообманом. А настоящее – оно вот. Рядом с мамой.
Я открываю текст в том месте, где у меня торчит закладка. И начинаю.
Не уверена, что мама понимает, что я ей читаю, но кажется – мой голос служит для неё чем-то успокоительным. Она героично борется со сном – я вижу, какие усилия ей приходится прикладывать, чтобы хотя бы открыть глаза, которые так и норовят слипнуться, но спустя двадцать минут все-таки проигрывает своему состоянию.
Только я еще минут пять рядом с ней сижу, смотрю на бледное её лицо, на синюю венку, бодро бьющуюся на виске. Смакую этот момент чайной ложечкой, по капельке. Я… Я его заслужила. И я совершенно точно буду жить дальше благодаря ему. Потому что ей богу, ночью, самой в какой-то момент хотелось повеситься.
Но если я позволю себе такую слабость, что с мамой будет? Кто о ней позаботится?
Кроме меня просто некому.
Ну, не Вовчик же из тюрьмы будет счета на её лечение оплачивать.
– Ну вот, другое дело, – Борис Леонидович встречает меня приветливой усмешкой, – вот теперь я вас узнаю. Будем жить?
– Будем, куда мы денемся, – вздыхаю и устало падаю в сохранившее еще форму моей пятой точки кресло— мешок, – вот бы еще начать новую жизнь где-нибудь подальше от Москвы.
Замолкаю сама, потому что вопрос риторический, и мне надо подумать. Пока есть возможность думать, утопая в удобстве – надо пользоваться ситуацией.
После пары минут сосредоточенных, и увы – бесполезных размышлений, понимаю, что Борис Леонидович как-то очень подозрительно молчит. И задумчиво на меня таращится.
– Я вас задерживаю, да? – виновато вздыхаю и начинаю торопливо соскребать в себе силы, чтобы встать на ноги.
– Да нет, не в этом дело, – Борис Леонидович покачивает головой, – просто я думаю. Вы и вправду готовы рискнуть и уехать из города?
– Было бы чем рисковать, – улыбаюсь бледно, – мне не за что держаться. Я и так была на грани отчисления, сейчас меня точно выпрут. Из близких людей у меня только мама. Что, конечно, накладывает свой отпечаток. Куда я от неё?
– Можно уехать вместе с ней, – задумчиво замечает врач, откидываясь на спинку кресла.
– Как?
– В рамках оплаченного вами контракта на операцию входят и два месяца реабилитационных процедур. Наша клиника является частью целой сети, и мне недавно предложили рассмотреть идею перевода на должность заведующего санатория для больных, восстанавливающихся после выхода из комы. Под Петербургом. Если хотите, мы можем подготовить для вас дополнительное соглашение на перевод вашей мамы туда. Это достаточно далеко?
– Но не слишком ли рискованно? – спрашиваю я, нервно сковыривая заусенец. – Она только-только вышла из комы.
– Мы организуем перевозку самым бережным образом.
– Заманчиво, – выдыхаю, пытаясь унять гул тревоги в голове, – может, вы мне еще и работу предложите? Или у вас там даже утки выносят академики с двумя высшими образованиями?
– Ну, требования, конечно, высокие, – Борис Леонидович пожимает плечами, – но если вы умеете варить кофе и готовы в сжатые сроки усвоить базовые навыки секретаря-делопроизводителя, могу взять вас к себе помощницей. В обход конкурса, конечно. По знакомству.
– Почему? – вырывается из моей груди недоверчивое. – Почему вы предлагаете мне помощь? Чего вы хотите? Меня хотите? Я не собираюсь ни с кем спать, даже ради мамы.
Борис Леонидович вздыхает и меряет меня усталым невеселым взглядом.
– Я хочу помочь молодой девочке, которая и так тащит на себе слишком много, – медленно проговаривает он, – больше ничего я от вас не хочу, Катя. А насчет ваших подозрений – скорей я увлекусь вашей мамой, нежели вами. Она мне хотя бы по возрасту подходит. Но я понимаю вашу подозрительность. Вся она растет из того, что слишком долго вам приходилось выживать и нести на своих плечах непомерную ношу. Ну что? Вам нужно время на раздумья? Могу дать вам три дня, у самого осталось столько же времени. Я-то все решил, но могу подождать.
Молчу минуту, молчу вторую.
Встряхиваю головой.
– Не надо мне времени на раздумья. Я согласна уже сейчас.
Так просто рисковать, когда нечего терять. Моя жизнь сожжена дотла, рассыпалась в пепел. Хуже уже просто не может быть! Значит, я или толкнусь и выплыву, или…
Нет никаких «или»!
Будем выплывать!
Полтора месяца спустя.
– Десять… Одиннадцать… Двенадцать…
Выставив бутылку с водой на положенное ей место, я останавливаюсь, дабы окинуть взглядом конференц-зал. Вода, стаканы, блокноты, ручки… Напротив каждого места выложена подробная копия истории болезни пациента. Проектор уже настроен, только щелкни – и на белом экране вспыхнет крупная, ровно отмасштабированная томограмма из первого слайда презентации. Презентацию, кстати, собирала тоже я. Старательно, выверяя каждый слайд. Все готово к консилиуму.
Сегодня – предварительное обсуждение судьбы пациента. Если не придут к общему решению – завтра Борис Леонидович будет вести второй акт уже в операционной.
В кармане жакета начинает вибрировать телефон.
Я вздыхаю, стискиваю виски, заставляю себя сосредоточиться и прижимаю телефон к уху.
– Я сейчас подойду, Борис Леонидович. И мы с вами вместе выберем вам самый лучший галстук. И я его даже завяжу.
– Катюша, ты просто ангел, – раздается благодарное с той стороны трубки.
Вот как может нейрохирург с такими волшебными руками не справиться с примитивными узлами?
Ответ прост – его пальцы мастерски владеют скальпелем, а галстук – это приблуда пижонов и мажоров. А цвета – цвета важны хирургу, когда это цвета сосудов, цвета кожи,
