Когда развернула, ахнула: на двойном листе в клетку не было свободного места. Он был полностью исписан аккуратным подчерком Егора.
«Привет, Лисичка! Если ты это читаешь, значит, пошла на поправку. Я очень рад за тебя. Так уж получается, что все наши откровенные разговоры почему-то проходят в стенах больниц. Или я лежу на больничной койке с перемотанной башкой, или ты… Прежде, чем всё это закончится, хочу рассказать тебе об одном переломном моменте в моей жизни.
Когда-то у нас была примерная семья. Мама – учитель музыки, отец работал в полиции. Нас с братом воспитывали строго. На меня им приходилось тратить куда больше сил, чем на Дениса. Мама с отцом по очереди ходили в школу на беседы с учителями из-за моих «подвигов» в виде разбитого окна или срыва урока. Дену частенько перепадало за меня на улицах. Как-то раз сломали руку за то, что я побил парня из другой школы. Брату не очень нравилось, что мы с ним одной внешности. И чем мы становились старше, тем было хуже. Драки, разборки, бывало, что-нибудь стянем из магазина. Отец ненавидел, когда я влезал в неприятности, ему приходилось меня отмазывать.
Денис, в отличие от меня, был примерным сыном. Тоже учился в музыкальной и художественной школах. И доучился, не то что я. Он больше времени проводил с отцом. В детстве ему нравилось сидеть у него в участке, ловить воображаемых преступников. Он мечтал стать полицейским. Осенью четырнадцатого отцу предложили повышение и… переезд в Питер. Там предоставили неплохие условия: трехкомнатную служебную квартиру, маме работу, нам с братом места в школе. На семейном совете мы все проголосовали за. Отец с Деном уехали в ноябре. Обустраиваться. Брат перевелся в московскую школу и в ней доучивался одиннадцатый класс. А я остался в Вологде с мамой до конца учебного года. Она не хотела резко срываться. Ей хотелось выпустить класс в музыкальной школе и с чистым сердцем уехать в новую жизнь.
Сначала отец часто звонил, рассказывал о новом отделе, о жизни в Питере. Они с мамой могли болтать часами, как раньше. Мама его всегда во всем поддерживала, они никогда не ругались и во всем помогали друг другу. Но весной отца словно подменили. Сначала он часто не брал от нее трубку, ссылаясь на занятость. Разговаривал недовольным тоном. А ближе к лету без всяких причин стал откладывать наш переезд. Говорил маме пока не увольняться с работы, а мне пока не подавать документы в московский вуз. На вопрос «почему?» он постоянно отвечал: «Вдруг что-то изменится». Маму это очень настораживало. Она подсела на успокоительные и таблетки от давления. А потом он позвонил ей и сказал, что хочет развода. Оказалось, что пока мы тут паковали чемоданы, готовясь к новой жизни, батя крутил роман с коллегой. Ден ничего не знал. А когда узнал, съехал от него к другу. Потом в студенческую общагу. Отец даже не удосужился приехать и поговорить с мамой с глазу на глаз. Он оповестил ее по телефону.
Тогда у мамы случился первый приступ. И я возненавидел отца. В то лето у меня конкретно снесло крышу. Снова драки в каждом клубе, разгромы витрин магазинов. Мог просто взять биту и изуродовать чью-нибудь тачку. Я знал, что бате это «понравится». Он же «любил» отмазывать меня перед коллегами. Дальше – больше: стал курить травку, пробовать разные колеса. Какую радость мне доставляло, когда я ехал в полицейском уазике в отдел. Один раз меня закрыли на пятнадцать суток. Батя как бы припугнул. А мама в это время медленно сходила с ума. Каждый вечер запиралась в спальне, в которой все стены были увешаны их с отцом фотографиями, и плакала под песни «ласкового мая».
А я вел себя как урод всё то лето. Вместо поддержки добивал своими приводами в полицию.
Я хорошо помню тот вечер несмотря на то, что был пьяный и накуренный. Помню тебя. И всё, что с тобой сделал. После озера я вернулся домой и лег спать без всяких угрызений совести. Словно этим вечером я просто сходил и прошвырнулся по дворам. Как будто, знаешь, так поступать с девушками для в порядке вещей. Я не думал, что чувствовала та девочка. Внутри меня жил зверь. И только через полгода я резко пересмотрел свою жизнь. Когда у мамы случился еще один приступ, и на этот раз она едва не умерла. Врачи сказали, что нужна дорогостоящая операция. Вот тогда, сидя возле кровати матери, я понял, что могу ее потерять. Что, кроме меня, у нее больше никого нет. В тот момент я переосмыслил всю свою жизнь. Вспомнил все, что я когда-либо натворил. И про девочку Миру тоже. Представил, что она пережила в тот вечер, вспомнил, каким ублюдком я был. Мне стало так противно от самого себя. Захотелось переписать свою жизнь заново, смыть с себя всю грязь, замолить грехи прошлого. Часто наведываться в церковь, толком не зная молитв, просил прощения у икон за мое прошлое и молился, чтобы Господь не отнял у меня мать.
Стал пахать как проклятый. Утром в универ, потом таксовал до утра. Два часа на сон и снова на учебу. Разгружал вагоны, подрабатывал на стройке, охранником в клубах, развозил пиццу. Где меня только не носило. Время шло, а деньги прибывали очень медленно. Батя не помогал, хотя узнал о ее диагнозе. Он ссылался на то, что самому сейчас нелегко. Питер дорогой, нужно платить за учебу Дена, а еще его новая пассия ждет от него ребенка. И все денежки уходят в новую семью…
Я нашел выход. Стал драться за деньги. И копилка стала пополняться гораздо быстрее.
В сентябре прошлого года я впервые увидел тебя. Знаешь, я хорошо помню нашу первую встречу. Как ты шла к крыльцу универа и мило улыбалась. Я запал на тебя сразу. С первого взгляда. Как меня бесило, когда вокруг тебя вились парни. Еле сдерживался, чтобы не надрать им зад. И как я радовался, когда ты стала моей. Ты вообще знаешь, когда ты стала моей? Когда мы ехали с Цыпиной дачи в рождество. В ту ночь я не сомкнул глаз. Думал о тебе везде: за завтраком, на парах, на ринге, за рулем. Написал пару песен под гитару. Ты часто снилась мне. Всегда красивая, милая. Я строил большие планы: закончить универ, устроиться работать, снять нам квартиру, сделать тебе предложение, а потом у нас будут дети. Много детей. Но что-то пошло не так.
