«Маргарита Максимовна, сделайте что-нибудь. Поговорите с ней. Я больше не могу так жить».
«Я уже говорила с ней, Жанна».
«Почему она мне не верит?»
«Потому что не хочет верить. Потому что боится потерять этого мужчину. Потому что женское начало в ней сильнее материнского».
«То есть его она любит больше, чем меня?»
«Это не одно и то же – любить мужчину и любить ребенка. Твоя мать хочет иметь и то и другое. Она не намерена отказываться от него ради тебя».
«Вы правда ничего не можете сделать?»
«Боюсь, что нет. Пойми, Жанна, я врач, а не волшебник. Я не могу изменить чью-то жизнь, тем более когда сам человек этого не хочет. Я могу только указать, где и когда он оступился».
«Что вы мне посоветуете?»
«Бороться. Бороться изо всех сил. Не уступать, даже если это потребует от тебя гораздо больше усилий, чем ты предполагала».
А тут еще писатель с выраженной правополушарной активностью! Причем в его случае нельзя даже заподозрить латентный психоз, чтобы под этим предлогом отказать ему в терапии – пациенты с подобными нарушениями, как правило, выглядят совершенно нормальными людьми (чересчур нормальными!). Этот же и выглядит ненормальным, и ведет себя соответственно. И когда в процессе анализа начнется постепенный перевод в сознание многих бессознательных содержаний, кто знает, что поднимется из этих темных глубин, какой архаичный монстр.
* * *
Она старалась не думать о своем новом пациенте до тех пор, пока он не переступит порог ее кабинета, но в понедельник с утра от Штеймана принесли его медицинскую карту с результатами всех обследований, и поневоле пришлось уделить этому время и внимание.
Раз за разом она перечитывала заключения кардиолога, гастроэнтеролога, офтальмолога и прочих, прочих. Патологии не выявлено... не выявлено... не выявлено... Самым слабым звеном, как и следовало ожидать, оказалась голова. Что ж, может, это и к лучшему. Во всяком случае, теперь не придется постоянно напоминать себе о возможных обострениях какого-нибудь хронического заболевания. К тому же она наконец выяснила, сколько ему лет, – тридцать три. Возраст Христа. Самое подходящее время для того, чтобы слететь с катушек.
...симптомы невроза – это не только следствия возникших однажды в прошлом причин, будь то «детская сексуальность» или же «детское влечение к власти», но они также являются попытками какого-то нового синтеза жизни, к чему, однако, надо тотчас же прибавить: неудавшимися попытками, которые тем не менее все же остаются не лишенными внутренней ценности и смысла[2] .
И вот он сидит в том же самом кресле. Вид немного утомленный, но он и раньше-то не выглядел человеком отменного здоровья, а после недели непрерывного общения с медперсоналом... Однажды, стоя у окна, Рита случайно увидела его в тот момент, когда он покидал здание клиники. За воротами его ожидала машина, большой черный «мицубиси». В своем распахнутом длинном плаще и мятых черных брюках он быстрым шагом пересек площадь перед парадным входом, подошел к машине, уселся на пассажирское сиденье и был таков. Кто его подвозил? Приятель? Подружка?
Некоторое время они присматривались друг к другу, словно виделись впервые. Рита поймала себя на том, что опять мысленно восторгается блеском и густотой его темных волос, грацией движений, легкой небрежностью в одежде.
– Знаете, – он коротко зевнул, прикрыв рот ладонью, – после того как вся эта орава народу целую неделю билась надо мной в надежде отыскать у меня хоть какое-нибудь неизлечимое заболевание, я даже чувствую себя неловко из-за того, что оказался так нагло и вопиюще здоров.
Сегодня он был в костюме, но без галстука. Пуговица на воротничке рубашки расстегнута, манжеты на сантиметр выглядывают из-под рукава пиджака. Дорогой костюм, дорогие часы... немного роскоши для того, чтобы чувствовать себя на высоте.
– Я рада, что вы здоровы, Грэм. Думаю, мы можем приступить.
– С чего же начать? С детских фантазий? Со сновидений? Честно говоря, я совершенно не представляю, как себя вести. Как убедить себя в том, что я на приеме у врача, и в то же время не впасть в соблазн опьянения собственными несчастьями. Женщина-врач. Не помню, чтобы я хоть раз оказывался в таком положении.
– Прежде всего постарайтесь не смотреть на меня как на сексуальный объект.
– С чего вы взяли, что я это делаю? – осведомился он довольно грубо.
– А разве нет? Вы ведь охотник, Грэм. Вы охотитесь за ощущениями, за впечатлениями. За новизной, что бы ни стояло за этим словом.
Смотрит в упор. Не знает, что сказать.
– Вы не против, если я пересяду?
– Пожалуйста.
Как и следовало ожидать, он перебрался в кресло, стоящее у стола. Смелый шаг. Но именно смелость им сейчас и требовалась – им обоим. Вблизи стали заметны мелкие морщинки в углах его глаз, проколотые мочки ушей, в которых когда-то, очевидно, красовались серьги... Его кожа не была смуглой от природы, просто за лето он успел немного загореть.
– Вы пишете по-английски?
– Да.
– А думаете?
– Когда работаю над книгой, то и думаю по-английски. Но только в том случае, когда мои размышления касаются сюжета или характера действующих персонажей. Когда же возникает необходимость вернуться к реальности – к примеру, сходить в магазин, – мозг автоматически переходит к русскоязычной версии программы.
– Это дается вам без труда?
– Почему? Поначалу было трудновато, лет приблизительно до шестнадцати. Но я достаточно серьезно занимался языками, сперва английским, потом французским и немецким, так что со временем это перестало быть проблемой.
– Вы хорошо спали этой ночью?
– Да, если не считать того, что заснул я около четырех, а проснулся в восемь.
– Для вас это нормально?
– Трудно сказать. Я давно не придерживаюсь строгого распорядка дня.
– Вы видели сон?
Грэм отвлекся от созерцания фигурки вепря из черного обсидиана, которую Рита использовала в качестве пресс-папье, и уставился ей в лицо. Неожиданно для себя она обнаружила, что выдержать его взгляд не так-то просто. Паранормальные способности... Ладно, будем надеяться, что мыслей он не читает.
– Я понимаю, вы должны были спросить. Да, видел. И надо признаться, это был очень странный сон.
– Расскажите.
– Я спускался по лестнице.
– Спускались? Не поднимались?
– Спускался. Сверху – вниз. – Он указал пальцем. – И там, куда я спускался, было очень темно. Непроглядный мрак. Я шел довольно долго, в руке у меня была свеча, но в конце концов она погасла, и я продолжал двигаться на ощупь, держась за стены. – Он моргнул и вновь перевел взгляд на обсидианового вепря. – Мне было страшно. Но я шел и шел, потому что знал – откуда это знание? – что там, внизу, меня ждут.
