— Ты же слышал, что Тамара сказала — я сегодня так пою, что плакать хочется.
— Таня Буланова всегда так поет. Чем ты хуже? — возразил Игорь.
— Давай твою «Силу любви», ну, пожалуйста, — прохныкал Иван.
— Хорошо, родной. Специально для тебя…
И она пела. Пела тихо, только для этих четверых, и для тысячи пустых кресел, и для окон, задернутых длинными, бархатными, как ее голос, занавесками; для дверей, которые Тамара Владимировна не закрыла за собой; для школы, потухшей в вечернем спокойствии; для любимых охранников, которые, наверное, еще не ушли… для этой пустоты…
Наташе четыре или пять лет. Она ходит в детский сад. Сегодня ее туда повел папа. Наташенька долго дергала ножками, когда папа попытался взять ее на руки — она уже привыкла к бабушке, родители никогда не водили ее в садик. Она хватается ручонками за телефонную будку возле дома, за старую разбитую ржавую телефонную будку…
После тихого часа воспитательница спросила ее, кем она хочет быть, когда вырастет: Мальвиной, Чебурашкой..? Наташа молчала, она стеснялась сказать, что хочет быть Ниной Ивановной, воспитательницей. Забирать Наташу из детского сада приехали бабушка и дедушка на машине. На заднем сиденье — куча маленьких жевательных резинок по пятнадцать копеек. Своим недетским чутьем Наташа понимала, что все это неспроста. Это необычно, значит, будет что-то еще. Так и оказалось — Наташу повезли к зубному. Она боялась зубных, да и вообще врачей боялась. Ее посадили в кресло, она уже не сопротивлялась: хотела казаться смелой. Долго сверлили зуб. Все это время девочка храбро молчала. Она никогда раньше не молчала, когда ей было больно. А сейчас вместо противного жужжания бормашины слышала такое же противное жужжание лампы, направленной на нее…
Теперь ей три года, она еще младше… Лето. Она сидит на песке на пляже и перекидывает маленькие камешки из руки в руку. К ней подходит незнакомый мужчина, берет на руки и несет ее в море… Подбегает бабушка…
Теперь ей шесть. Наташу в первый раз отправили в магазин со словами: «Ты уже взрослая». Она робко стоит у прилавка, нерешительно тянет ручку с деньгами.
— Что ты хочешь? — спросила продавщица.
— Хлеб, — очень тихо, смущаясь, почти шепотом ответила она.
Ей одиннадцать. К ней в комнату залетела большая бабочка, и Наташа убежала от нее на кухню…
А сейчас ей пятнадцать… Впервые в жизни сдает экзамены, в том числе и физику. За покрытым скатертью учительским столом сидят Максим Викторович и директор. На столе разложены маленькие картонки с номерами билетов — разумеется, перевернутые.
— В каждом билете два теоретических вопроса и одна задача, — объясняет учитель. — Подходите по одному, тянете билет и садитесь решать задачу. Потом подходите ко мне с задачей. Если правильно — идете думать над теоретическими вопросами. Если задача не решена — тоже идете. Но на сей раз домой — готовиться к пересдаче экзамена. Все понятно? Приоритет у задачи. Прошу к столу за билетами.
Все сидят, не шелохнувшись. Волнуются.
— Ну, давайте, давайте! — успокаивает директор. — Не дрожите. Это не страшно.
А школьники, похоже, страшатся именно его, директора.
— Наталья, — Максим Викторович устало взглянул на нее, — может, ты рискнешь быть первой? А то все боятся…
Наташа послушно вылезла из-за своей парты, подошла к учительскому столу.
— Вы думаете, я не боюсь? — улыбнулась Максиму Викторовичу.
— Тяни билет! — ответил он на это.
— Подскажете, какой полегче? — спросила она смело.
— Ты со всеми справишься!
Наташа выбрала картонку, учитель выдал ей задачу и чистый лист формата А4. Наташа села решать, но после нее за билетом никто не пошел.
— Ребята, если вы меня так боитесь, — протянул директор, — как же вы сдавать экзамен собираетесь, когда придут завуч и ваш классный руководитель? Может, пока их нет, мы с Максимом Викторовичем успели бы вам помочь с задачами…
И тут бедолаг как прорвало, даже чуть не поссорились, кто за кем в очереди.
А после физики останется только немецкий язык, сдавать который она будет одна. Стоп. Это все тоже уже в прошлом…
Наташа проснулась. Где-то в районе желудка почувствовала странно-неприятное ощущение. И еще очень хотелось плакать.
Наташа села в кровати: заснуть больше не смогла.
За стеной, в соседней комнате проснулся Максим.
Ночью эта комната кажется большой. Может, потому, что открыты широкие окна? Лето в этом году кошмарно душное, без спасительных осадков. Часы в темноте девушка не увидела, подошла к окну. Максим говорил, что пошел работать учителем только ради квартиры. И вот она — в новостройке на одной из возвышенностей города. Днем вид отсюда великолепный, но сейчас там, на улице, нельзя разглядеть ничего. Свет не горит ни в одном из множества окон, поэтому Наташа их не видит. Значит, сейчас около трех или четырех часов ночи. Вернулась в постель.
Максим тихо открыл дверь в их «девчачью» комнату, и от этого Наташа вздрогнула.
— Извини, зайчик, я не хотел тебя напугать. Мне просто показалось, что ты не спишь, — сказал он вполголоса.
— Я, наверное, тебя разбудила, когда ходила по комнате.
— В чем дело? — он прошел бесшумно и осторожно, стараясь не тревожить дочкин сон, и сел рядом со своей девушкой на кровать. — Рассказывай, что случилось на этот раз.
В темноте она его совсем не видела, почувствовала только горячую руку на своем холодном плече.
— Мне просто кое-что приснилось, я проснулась. Я иногда вижу во сне свое прошлое. Меня всегда это так пугает, что я просыпаюсь. Сейчас экзамены снились, а еще я была маленькой.
— Понятно. Это ночной кошмар! — усмехнулся Максим.
— Это были мои самые яркие впечатления. Мне было пять лет, я первый раз вытерпела физическую боль.
— Тебя били? — эту фразу Максим произнес совершенно серьезно.
— Нет, мне сверлили зуб, — Наташа слегка улыбнулась.
— Да, я бы тоже проснулся, если бы мне сверлили зуб…
— А потом меня чуть не утопил какой-то мужик. Потом меня послали в магазин за хлебом… Я так боялась кассиров…
— Это же издевательство над детьми! — в голосе Макса опять проснулись шутливые нотки.
— Я подумала, что у меня это с рождения.
— Что — это?
— Страх. Слабость.
— Слабость?! Ты что, шутишь? С твоим-то упрямством?
— Макс, я серьезно, — зашипела на него Наташа. — Знал бы ты меня тогда. Такое маленькое забитое существо, зовущее маму при любой опасности, будь то даже комар на носу.
— По-моему, сейчас от того существа не осталось и следа. Да и маму ты уже не зовешь…
