Сначала он отвез Розали и Тутуна, потому что я жила немного дальше. Мы были одни в машине с этой огромной собакой, дурно пахнущей и очень ласковой, он вез меня домой минут десять. Мы все еще смеялись из-за собаки, но временами мы молчали, переглядывались, я волновалась. Наконец мы подъехали к моему дому, и когда я выбралась из машины, он сказал:
— Можно было бы пойти поесть вместе, ты как?
— Супер.
Я знала, что мама разозлится, но не предупредила ее. В любом случае она бы мне запретила. Мне было все равно, я думала только о том, чтобы с ним остаться. Он повел меня в маленькую пиццерию в Латинском квартале, оставив собаку в машине. Он заказал огромные пиццы, хотя на самом деле я не была голодна, и он тоже. Мы не прекращали говорить и смеяться.
Выходя из пиццерии, он взял меня за руку и поцеловал. Мы целовались по крайней мере четверть часа, прямо на улице. Лучший поцелуй, какой он мне дарил.
Карина уходит в свою комнату, бросая последний раз: «Страшная дура». Марко подмигивает мне и убирает со стола.
— Ты сегодня работаешь с Тутуном?
— Нет, я работаю у итальянца, в Нейи.
Жемчужные ожерелья, в несколько рядов, со сложным плетением или совсем простым, очень широкие, очень узкие, розовые, желтые, цвета охры, их здесь около десяти, пристегнутых к бархатной подставке. У них одно сходство — цена. Максимальная. Розанна выбирает одно, рассматривает его.
— В стиле двадцатых годов… Обработка застежки замечательна, — говорит продавщица.
Розанна прикладывает ожерелье к шее, поворачивается ко мне:
— Как ты находишь?
Конечно, оно прекрасно, но массивно, почти безвкусно. Я не говорю этого, а также не говорю, что такая вещь на шее старит. Даже такую красивую женщину, как Розанна, оно старит. Как меховые манто, которые хороши на фотографиях, на девушках пятнадцати лет, похожих на русских принцесс. Нет, я ей говорю, что это выглядит чересчур солидно, она прислушивается к моему мнению и просит показать золотые ожерелья. Она пользуется отсутствием продавщицы, чтобы погладить мое бедро.
Она покидает Лондон, следует за своим мужем, который уезжает на новую должность в Нью-Йорк. Это ее раздражает, она любит Париж, хотя триста квадратных метров с видом на Центральный парк это тоже неплохо, как кажется. Продавщица возвращается с подносом, нагруженным цепями и золотыми ожерельями. Розанна выбирает одно, очень красивое, витое, которое ей идет, и решает его купить, даже не спрашивая цену.
Переходим к цепочкам, все из того же металла. Но на ее запястье, совсем тонком, цепочка выглядит слишком массивно, почти по-мужски, о чем я ей и говорю.
— Может быть, цепочка пойдет господину? — говорит продавщица, которой не надо ничего объяснять.
Я смеюсь. Я не смущен, потому что иначе Розанна почувствовала бы себя неловко.
— Я не ношу такие вещи.
Однажды она мне подарила золотую зажигалку от Dupont. Она мне осточертела, потому что вокруг никто не курит. Я сказал Тутуну, что нашел ее на улице, и он заметил, что я все время нахожу вещи на улице. Это естественно, я хожу с опущенной головой, всегда смотрю на землю, когда иду, я ему об этом говорил. Когда я захотел отдать ему зажигалку, он сказал, что это женская вещь. Но все-таки он ее взял для Розали. Пусть даже она и не курит. Теперь Розали зажигает свою газовую плиту с помощью золотой зажигалки от Dupont. В этот раз Розанне удалось подарить мне цепочку, довольно неброскую. Я не мог отказаться: она уезжала, это был ее прощальный подарок.
Я проводил ее до машины. Шофер уже ждал. Он как надгробный камень, ему платят, по моему мнению, щедро, чтобы ее закрывать. Она говорит, что вернется за коллекциями будущей зимой, что позвонит, что была очень рада со мной познакомиться. Я тоже. Искренне. Прежде чем сесть в машину, она спросила, пользуюсь ли я камерой. Да, камеру у нас используют. Я поблагодарил ее еще раз, она послала мне воздушный поцелуй кончиками пальцев, когда машина отъехала.
— Это великолепно, ты слишком меня балуешь, мой милый! — сказала бабушка, открывая футляр.
Я застегнул цепочку на ее шее, подвел к зеркалу, висящему над камином. Она надела свои трифокальные очки.
— Посмотри, как ты красива!
— Если когда-нибудь тебе понадобится цепочка, ты сможешь забрать ее и перепродать, обещай мне.
Я ее успокоил: все хорошо, сейчас у меня много серьезной работы.
В этот момент звонит мой телефон. Это была мадам Телепокупка. Я сильно удивился. Что ее заставило мне позвонить? В любом случае я не хотел говорить в присутствии бабушки. Она мало что видит, но она не глуха.
Я сказал, что перезвоню, и выключил соединение, процедив сквозь зубы: «Достала». Бабушка спросила, что было не так.
— Ничего серьезного, бабушка, надоедливый клиент.
Я поднялся в свою комнату и перезвонил. Я не дал ей времени хоть что-то сказать, сразу спросил, почему она звонит после того, что случилось в прошлый раз. Мой тон не был очень уж сердечным. Это ее не смутило, она ответила, что это из-за лупы. Лупа? Да, волшебная лупа для моей бабушки, которую она мне обещала при последней встрече. Она получит ее через неделю, нужен только адрес. И она добавила:
— Что вы делаете в четверг между двенадцатью и двумя часами?
— Я сожалею, что говорю вам это. Но я не хочу продолжать.
И он отключился после этих слов. Я стояла остолбеневшая, с телефоном в руке, когда Ирэн вошла в кабинет, нарядная, с новой стрижкой, в костюме, который я никогда не видела; она, которая обычно довольствуется парой джинсов и свитером, широко улыбалась, светясь от счастья.
— Тебе нужно перезвонить Мерсье, этому сумасшедшему изобретателю, он изводит секретаршу своими звонками.
Она кладет папку на стол.
— Сделай это сегодня, иначе он не прекратит нам надоедать.
— Почему ты этого не сделаешь?
— Я пыталась, было занято, и у меня встреча.
Как она произносит «встреча», от нее исходит сексуальная энергия, прямо из ее трусиков!
— Вот уже неделю я занимаюсь твоей работой, Ирэн! Ты отдаешься тому, кому хочешь, это твоя проблема, но делай то, что ты обязана делать, черт возьми!
После приступа гнева я поняла, каким агрессивным тоном с ней говорила. Удивительно, но она оставалась очень спокойной, даже улыбка, которая светилась на ее лице, когда она вошла, не исчезла.
— Не трудись, Джудит, тебе не удастся вывести меня из себя. Ты видишь, я счастлива, для меня это непривычно, ну так я этим пользуюсь! Но, смотря на твое лицо, я бы не сказала, что и ты счастлива!
