— Я вовсе не собираюсь становиться ревностной католичкой, — отбивалась Рокси. — Вам, наверное, приходит на ум Ирландия. Это в Ирландии всем заправляют пасторы, а не во Франции. Французы — те избрали таблетки от похмелья.
— Я хорошо помню, как росли дети католиков, — вторила Марджив. — Они дождаться не могли, когда кончится пятница. Уже в пять минут после полуночи они набрасывались на гамбургеры.
Мы были озадачены нелогичностью их рассуждений — при чем тут гамбургеры?
Марджив объясняла:
— Католикам запрещено есть мясо по пятницам. Поэтому они с нетерпением ждали субботы. Боже, это же лицемерие! Как можно принадлежать церкви, которой ты не отдаешься душой и телом?
— Шарль-Анри — человек вообще не религиозный, — упорствовала Рокси. Это подтвердилось. Шарлю-Анри было безразлично, где пройдет обряд бракосочетания.
Их венчали в конгрегационалистской церкви. Потом был прием в саду у наших родителей, потом еще один — изысканный, как сообщила Рокси, — прием в загородном доме у Персанов, которые отметили торжественное событие. Мать Шарля-Анри и одна из его сестер приезжали на свадьбу в Калифорнию, но никто из нас не поехал во Францию. В конце концов Роксана все-таки перешла в римско-католическую веру, но произошло это не под давлением мужа. Она обожала литургию и связанные с ней обряды.
В то утро, когда мы собирались в Шартр, Рокси безумно нервничала. Ее пугал визит и еще больше — перспектива открыться свекрови, необходимость рассказать, что муж оставил ее. Она знала, что сам Шарль-Анри и не подумает распространяться об этом, не захочет огорчать мать и расстраивать воскресный обед неприятными разговорами. Увидев, что Шарля-Анри с нами нет, и уловив тревогу в лице невестки, она спросила как бы между прочим, между приветственными поцелуями: «Alors, где же mon enfant?»[3], — на что маленькая Женевьева откликнулась: «Я здесь, grand-mère!» Бабушка, конечно, имела в виду своего младшенького.
— Еще никого нет? Мне хотелось бы поговорить с вами, — сказала Роксана.
— Вы не первые. Антуан с детьми уже здесь. Труди пока еще не приехала. — Труди — это жена Антуана, немка. Сам Антуан — интересный высокий мужчина, правда, начинающий лысеть. — А это, конечно, твоя младшая сестра Изабелла? — сказала мадам де Персон, оборачиваясь, чтобы обнять незнакомую родственницу. Рокси забыла представить меня.
Потом прибыла Шарлотта с семейством, шумная красавица лет тридцати с большим конским хвостом белокурых волос — она постоянно то дергала его, то встряхивала головой, как резвая кобылка. Верхняя губа у нее чуть-чуть выступала вперед, что немного портило ее (видно, здесь меньше уделяли внимания зубоврачебному искусству, не то что у нас, в Санта-Барбаре). Дети у Шарлотты, напротив, бледненькие и тихие, и все с двойными, нанизанными друг на друга именами: Поль-Луи, Жан-Фернан, Мари-Одиль. Кажется, я правильно их нанизала.
Поодаль, у края сада, в парусиновом шезлонге сидел пожилой господин в соломенной шляпе с широкими, как у доярок, полями. Он, не вставая, помахал нам рукой. Мне объяснили, что это l'oncle[4] Эдгар, брат Сюзанны. Из других родственников никого не было.
Все отнеслись ко мне с большой доброжелательностью, старались объясняться на английском, тщательно выговаривая звучные согласные на манер лондонских телекомментаторов. Показывая мне дом, Шарлотта остановила мое внимание на книге, относящейся к эпохе «Льюиса Четырнадцатого», как она произнесла для меня имя короля. «Точ-на-а», — подтвердил ее муж Боб, используя английский сленг. Несмотря на имя, он — чистокровный француз. Обращаясь к Рокси, они переходили на французский, и мне, признаться, было странно слышать ее чужую, непонятную и немного искусственную речь.
Был июнь, стояла жара, но тем не менее было решено размяться на корте. Сначала Антуан играл с Бобом, потом я с Бобом в паре играла против Шарлотты и Антуана. Они очень прилично играли, и это удивило меня. Не знаю почему. Они тоже были удивлены моей хорошей игрой. (В числе планов насчет моей будущности был и такой: сделать меня чемпионом по теннису. Но и эта надежда родителей не сбылась: я терпеть не могла тренировки.) Сидя на своем наблюдательном пункте под деревьями, дядя Эдгар громко хлопал в ладоши. Рокси тоже радовалась моей победе. Сама она не играет, никогда не играла и до беременности. Она сидела за столиком, поставленным на площадке из плитняка перед стеклянной дверью, ведущей в столовую. Она разговаривала с Сюзанной, и на лице у нее застыла любезнейшая улыбка, которой она пыталась скрыть от других растерянность и отчаяние.
Какие бы чувства ни обуревали бедную Роксану, она должна была притворяться безмятежной и общительной и перед обедом, когда подали вермут, и во время самого обеда, состоящего из soupe aux moules[5], телячьей ножки с белой фасолью, салата, сыра, tarte aux fraises[6]. Сюзанна кивнула служанке, та убрала прибор, предназначенный для Шарля-Анри, и никто даже не поинтересовался, где он. Да и какой им резон интересоваться? Он мог уехать по делу или просто где-то задержался.
Вблизи l'oncle Эдгар не показался мне безумно старым. Ему было под семьдесят, может быть, уже семьдесят. Высокий, плотный, импозантный, благородная седина, глубоко посаженные глаза и нос с горбинкой — он был по-своему очень красив. Когда все пошли к столу, я заметила, что он прихрамывает. Потом разглядела гипсовую повязку у него на голени. Никто не сказал, что с ним.
За столом я чувствовала себя крайне неловко: все присутствующие из вежливости старались говорить по-английски. Были вынуждены говорить на чужом языке только потому, что некая особа не потрудилась выучить их собственный. Меня посадили рядом с дядюшкой Эдгаром, и когда он спрашивал, не подложить ли мне еще сыру или мяса, я мычала через нос «oui» или «non», притворяясь, будто я понимаю по-французски и им нет необходимости насиловать себя.
— Забавная история с вашим сенатором, — сказал дядюшка Эдгар. Я не сразу поняла, о чем он.
— Ну, с тем, который вел дневник, — пояснил Антуан.
— В подробностях описывал, как он гладил коленки у молодых женщин, — продолжал дядюшка Эдгар. — Эротические фантазии — это такая интимная вещь… А теперь ему придется это сугубо личное тащить на публику, в суд.
Все засмеялись.
— Нет-нет, — вставила Шарлотта. — Перед этим он потащит свои записки другим сенаторам.
От нас с Рокси, наверное, ждали комментариев, но мы молчали.
— Да, чрезвычайно забавно, — согласилась Сюзанна. — Боюсь, бедняге придется порассказать кое-что о своих друзьях.
Снова раздался смех, причину которого я не сразу уловила. Лишь потом сообразила: дело касалось того, что мы, американцы, слывем порядочными ханжами, тогда как французы славятся на весь мир терпимостью ко многим вещам, например, к забавам старых сенаторов с молоденькими женщинами.
