Я не хотел больше слушать, и в тот момент, когда я произнес эти слова, мне пришло в голову, что, наверно, именно их мать ждала от меня. Пока я ничего не знал, она думала, что мне и не надо знать, но коль скоро уж мне стало все известно, не лучше ли, если я, как мужчина, возьму на себя этот крест — наверно, она думала так, поэтому мои слова не смутили ее. Напротив, как мне показалось, она в каком-то смысле была даже рада, что я все узнал — ведь из этого вышел толк.
Способ, который придумал я, был более изощренным, чем мамин. Я не возил больше брата на «лотосовый рынок», а вместо этого стал использовать мотель на окраине города. Оставив брата в мотеле, я ехал выбирать девушку и привозил одну из них к нему. Слабым пунктом моего плана было то, что некоторые девушки упирались. Однако я был готов к этому. Я по природе своей не особенно вежлив, так что не считал нужным заранее говорить девушкам, как все будет. Я рассуждал так: если быть честным и обо всем предупреждать, какая согласится со мной поехать? Я просто не мог себе позволить быть вежливым.
Брат молча сидел рядом, вжавшись в кресло автомобиля. Мы ехали из мотеля. Я догадывался, какая буря бушует сейчас у него в груди. Стыд, раскаяние, вина, одиночество жгли его сердце. Я уважал его чувства и не говорил ни слова.
— Прогуляться бы, — тихо сказал брат, когда мы подъезжали к дому.
— Да поздно уже, — ответил я и посмотрел на брата.
Он ничего больше не говорил. Поэтому я поехал к гробницам. Недалеко от нашего дома было древнее захоронение, где покоились корейские императоры. До него было десять минут пешком, для брата на инвалидной коляске — минут двадцать, а если ехать на машине, то дорога занимала меньше двух минут. Я знал, что это любимое место прогулок брата. Не сама усыпальница, а узкая тропинка, отделенная от гробницы забором. Неровная и извилистая. Деревья по обеим сторонам тропинки закрывали небо, и идущему по ней должно быть казалось, что он находится в темном туннеле. Брату нравилась эта тропинка. Он часто просил меня отвезти его туда. Я вез его до входа в гробницу. Он говорил мне, чтобы я забрал его часа через два. Я спрашивал, не повозить ли его коляску, но он отвечал, что не надо. Ему хотелось гулять одному. Когда проходили два часа, он, как и обещал, безо всяких напоминаний выезжал ко входу в гробницу и ждал меня. Иногда я приезжал раньше условленного времени — в такие дни я вставал у входа, ожидая, когда на кривой тропинке покажется коляска брата. Обычно он возвращался с прогулки на закате.
Чтобы он попросил меня отвези его туда среди ночи — такое было впервые. Но я не мог не выполнить его просьбу. Я остановил машину у входа в гробницу и усадил брата в коляску. На этот раз он не просил меня уехать и вернуться через два часа. Вот и хорошо. Я осторожно повез коляску вперед.
В ночном воздухе царила прохлада. Хотя вход в гробницу освещали несколько фонарей, вокруг стояла непроглядная тьма. Коляска катилась в глубокий мрак. За поворотом, где фонарей не было, — хоть глаз выколи. На границе освещенного пространства я хотел повернуть коляску назад, но брат молчал, и я двинулся дальше. Коляска брата продолжала катиться в слабом, едва различимом свечении, исходившем от желтоватой тропинки, изогнувшейся в темноте.
Меня тряс озноб, и не только ночная сырость была тому виной, но и особое ощущение. Устремившиеся верхушками в небеса деревья по обеим сторонам дороги навевали мистическое настроение. Я представил себе, как коляска медленно вкатывается в темноту, а там, в самом конце — черная дыра, которая сейчас засосет нас. Меня охватил страх. То там, то здесь раздавался тихий шорох — не дикие ли это звери? Совсем близко слышались голоса лесных птиц. Как зловещее предзнаменование мне вдруг вспомнились Гензель и Гретель[1]. Жуткий мрак и бесконечное одиночество, навалившиеся на маленьких брата и сестру, до которых нет дела взрослым. Так же, как до нас с братом нет дела никому в мире. Вот, сейчас перед нами появится ведьма, которая запирает детей в пряничном домике. Разве ночной лес не создан для ведьм? Разве темный лес похож на залитую солнцем деревню? Ночной лес отрицает правила и логику дневного времени. В мире ночного леса царят другие, неведомые людям законы. Ведьмы и привидения — герои этого мира. Ночной лес — это обратная сторона привычной реальности, и с этой стороной жизни лучше не шутить. Пряничный домик, где ведьма держала Гензеля и Гретель — всего лишь аллегория, за которой скрывается черная дыра впереди…
Тогда мне подумалось, что я в отличие от брата никогда не заходил так далеко по этой дороге, а теперь в такую темень — пришлось. Не знаю уж как брату, а мне эта непроглядная чернота была не по душе. Я всегда думал, что надо бы хоть раз прогуляться вместе с ним по его привычному маршруту, но не так же! Не в такую темную ночь и не в таком состоянии души. Мне было не по себе: я не знал, когда брат остановится. Я хотел позвать его назад, пока мы не наткнулись на ведьмин домик, но не мог рта раскрыть. А брат будто поклялся молчать. Единственное, что помогало мне превозмочь страх, это решимость поддержать брата.
Я вздрогнул, когда он, наконец, сказал, что дорога заканчивается, и тут же с облегчением вздохнул. Ночные видения настолько овладели мной, что я не сразу понял, чей это голос, но, поняв, обрадовался, что брат заговорил со мной. Я не знал, как далеко мы зашли. Чем темнее становилось вокруг, тем быстрее мы продвигались вперед, но я уже ничего не видел, поэтому было сложно определить, далеко ли мы от входа. Я даже не мог толком понять, с какой скоростью качу коляску — мрак окружал нас со всех сторон.
— Я никогда не двигаюсь дальше этого места. Всегда должен тут остановиться. — Казалось, голос брата стал влажным, пропитавшись ночным воздухом.
— Я стою здесь и думаю о дремучем лесе там, за оградой. Представляю себе, как огромные деревья изо всех сил тянутся макушками вверх, соревнуясь друг с другом, кто первым коснется неба, представляю себе глубокие пещеры. Деревья, травы, птицы и насекомые, почва и зверье — все тут вместе. И не знаю, может быть, если идти все дальше и дальше, то можно дойти до гигантского ясеня, который подпирает макушкой небосвод. Если я пойду дальше, смогу ли я увидеть его? Я бормочу себе под нос: «Дальше, дальше». И думаю: если пойти дальше, дальше, может быть и я смогу стать одной из лесных тварей? Я мечтаю дотронуться до огромного ясеня — гигантской часовой стрелки на циферблате мироздания…
Он как будто разговаривал сам с собой. Чувствовалось, что он словно одержим каким-то неведомым мне порывом. Я брякнул, что как-нибудь обязательно отвезу его туда, ничего сложного, но тут же понял, насколько неуместно это прозвучало. Брат проигнорировал мои слова, а я, почувствовав как легкомысленно прозвучало сказанное мной, смешался и замолчал. Кровь ударила мне в лицо. В окружавшей нас темноте не было никого, кто мог слышать то, что я сейчас говорил, но щеки у меня пылали.
