В этом Сара оказалась на удивление прозорливой. Роман с продюсером свелся к нескольким вечерам, когда они занимались любовью; спать вместе они не спали, в ресторанах и кинотеатрах не появлялись, и звонил-то он ей только изредка. А последний раз из своей машины – чтобы поставить ее в известность о том, что «в плане эмоциональном» он «еще не готов порвать со своей женой». Поэтому встречаться с Белиндой больше не может.
Белинда явилась к ней вся в слезах, и Саре пришлось одновременно успокаивать подругу и заниматься ее образованием.
– Знаешь, почему он никогда не появлялся с тобой в городе? – спросила она, пока Белинда опустошала картонку с бумажными носовыми платками. – Да он просто боялся, что об этом пойдут сплетни и жена устроит ему разнос. Вот какое понятие о совести у этого ничтожества. Ему не хотелось, чтобы тебя видели рядом с ним.
С самой Сарой такого не случалось. Она сразу же понимала, что этот – лжец, и вариант «почему бы нам не поесть пиццы у меня дома» никогда бы не сработал. Не бывало у нее и таких приступов тоски, как у Белинды, – у той слезы брызгали из глаз всякий раз, как только из автомобильного приемника раздавалось что-нибудь вроде знаменитого хита «Мост над бурными водами». Для Сары проблема состояла в том, что и взлетов у нее тоже не было – обезопасив свое сердце от посягательств со стороны мужчин, она лишила последних возможности даже приблизиться к нему.
Фантазия ее не знала пределов. Лежа ночью в постели, Сара позволяла воображению довести себя до такого оргазма, который не мог бы вызвать ни один мужчина в реальной жизни. Безусловно, они присутствовали в ее ночных видениях, как, впрочем, и женщины, хотя в действительности Сару не очень увлекала мысль заняться любовью с существом во всем себе подобным. Но тем и прекрасны были фантазии, что в них не существовало никаких запретов или ограничений.
При желании там можно было сменить все: сцену, действующих лиц, декорации. Две женщины и мужчина вдруг превращались в двух мужчин и женщину – если так было интереснее. Но чаще это все-таки были две женщины и мужчина, и Сара могла представить себя кем угодно – хоть мужчиной. В ночном мире это было совершенно естественным: иметь член и чувствовать, как он все глубже проникает в женское тело, которое становится все более влажным, которое напрягает все свои мускулы, чтобы выжать из него все до капли. Однако тут же Сара могла стать женщиной – любой из двух, собственно говоря. Той, что лежала на спине, раскрыв свои ноги навстречу мужчине и свой рот – навстречу женщине, что сидела на ней верхом. Она знала вкус женщины – густой и сладкий, она стремилась к нему, ей не терпелось ощутить его кончиком языка. Она слышала, как женщина, сидящая на ней верхом, просит ее войти еще глубже, до конца, до самого конца.
Но в реальной жизни Сара даже мимоходом не возвращалась к этим видениям. С повседневностью у ее фантазий не было ничего общего.
Естественно, время от времени игра ее воображения несколько заземлялась. И тогда в ночных сценах присутствовали лишь двое – он и она. И тогда она уже не металась между телами наподобие некоего беспокойного духа, способного вселяться в кого угодно. Тогда ей хотелось быть самой собой. В таких мечтаниях Сара была более ненасытна, нежели в обычной, непридуманной жизни. Она слышала его голос, шепчущий о том, как он истомился по ней; она чувствовала, как ладони его ласкают ее груди, как губы его скользят вниз и зубами он начинает покусывать ее соски. И сама она в ответ начинала шептать, что любит, что не может никак насытиться им.
На самом же деле ни одному мужчине Сара не говорила еще, что любит его. Однажды ей показалось, что она полюбила, но это прошло. А занимаясь любовью, она редко шептала что-то, не имеющее отношения к гениталиям.
Удовлетворение, которого она достигала ночными фантазиями, было куда глубже и острее ее переживаний с мужчинами. Низкий стон плыл по комнате, и Сара осознавала, что это ее голос, равно как и ощущения и, иногда, слезы. Ей так хотелось, чтобы все повторилось на самом деле, ей хотелось заблудиться, потеряться в настоящем мужчине, из плоти и крови. К сожалению, это были лишь сны, лишь героям видений удавалось проделывать с ней такое. Только все они были безлики.
Возможно, что эта безликость и упрощала все дело. Ни имени, ни глаз, в которых можно утонуть, ни полуулыбки – загадочной или обольстительной, ни легкой грусти, напоминавшей бы о прежнем любовнике, – один секс, обжигающе-жаркий секс морозным зимним утром в номере парижской гостиницы. Или в летней полдень в Центральном парке. В мире ее воображения секс существовал в виде безымянных языков пламени, неизвестно откуда взявшегося и не оставляющего после себя ничего. И не было ничего опасного в том, чтобы этот огонь поглотил тебя.
И все же бывали иные мгновения. Сара никому не говорила об этом – ни Белинде, ни Марку. Грусть просачивалась по утрам сквозь оконные рамы с неясным, серым рассветом, и ни разу ей не удалось застать Сару спящей. Но и в эту минуту сны еще не уходили безвозвратно, их следы влажно поблескивали на внутренней поверхности ее бедер, прикрытые рукой, как бы не желавшей их отпускать. Сквозь тяжелые, но не сомкнутые веки грусть проникала в самое сердце. А оно, сердце, хорошо знало Сару, оно-то и облекало ее одиночество в такую четкую форму, оно-то и придавало ему тяжесть. Именно собственное сердце подсказывало, что никто, никто в реальной жизни не сумеет преодолеть высоченные стены, перебраться через ров, чтобы спасти ее из этого страшного замка и пустыми, холодными ночами согревать ее тело всеми возможными способами, думая о которых она сходит с ума. Да, вряд ли что-то в повседневных буднях сможет подействовать на нее с такой же остротой… вот что говорил этот мрачный гость, покидавший ее тут же, как только на небо поднималось солнце.
А может, и наоборот? Может, настоящий мир, в котором Сара жила, со всем его безразличием, с его предательствами и не уходил из ее комнаты?
Известие о том, что Сара стала художником по костюмам на киностудии, удивило всех, кто ее знал. Родители привыкли хвастать сыном-юристом, тот же факт, что она захотела одевать актеров, создавать их гардероб, смущал и отца, и мать.
– Они что, сами одеваться не в состоянии? – спрашивала мать.
– Дело вовсе не в этом, – объяснила ей Сара. – Ведь нельзя же позволить каждому следовать собственным представлениям о моде.
– Клэр, – добавлял отец, – да тебе радоваться нужно, что она не пошла в механики.
Попытки Сары объяснить Марку, почему она тан поступила, чуть было не вылились в покаяние. Сара едва не проговорилась.
– Иллюзии, фантазия – вот что мне больше всего нравится. Я помогаю людям создать вокруг себя мир вымысла.
