В тайге изменился безрадостный осенний пейзаж, на еловых и сосновых ветках лежал первый белый снег, предвещая долгую и холодную зиму. На берегу Сылвы, быстрой таежной речки, отпечатались следы бурых медведей, которые из любопытства приходили сюда ночью, привлеченные дымом костров и запахом мясных консервов.
Исследователи группами по два-три человека прочесывали лес в надежде увидеть гостей из космоса. В одной из таких групп ходил и обновленный Ян Янович, или просто Рагон, в новой для него одежде, и с нескрываемым интересом поглядывал на молоденькую врачиху, изучающую через окуляры бинокля низкое серое небо.
Он знал, что эта девица, получив диплом врача, на самом деле не жаждала посвятить свою жизнь людям. Ее мечтой было повыгодней выйти замуж, можно и без всякой любви, лишь бы вырваться из маленького деревянного полусгнившего домика на берегу Рижского залива. Так как тут не было жгучих стрел Амура, она казалась самой подходящей кандидатурой, чтобы связать с ней земную жизнь на небольшой срок. Старая жена предыдущего хозяина этого тела, бывшая альпинистка, поджарая, как скаковая лошадь, с выступающей вперед челюстью, что еще больше делало ее похожей на маленькую кобылку, была ему неинтересна и скучна.
В течение двух недель он вместе со всеми прочесывал местность вокруг лагеря, заранее зная, что ничего особенного они здесь не найдут. Но чтобы всем от этого не стало скучно, устроил так, что несколько человек увидели что-то необычное, а у одного из них на пленке проявилось НЛО. Все были довольны – и в восторге от удавшейся поездки.
Врач-нейрохирург, копавшийся с утра до вечера в человеческих черепах, пытаясь продлить жизнь своих пациентов, под влиянием действия НЛО (так думали окружающие, на самом деле это было делом рук Рагона, пребывающего в плоти Яна Яновича и предложившего врачу невиданные заработки на спекулятивном поприще), бросил свою работу, не закончив почти готовую диссертацию о влиянии среды обитания на психику человека. И стал пытаться продавать противогазы куда-то на Дальний Восток. Из этого ничего не вышло, и он переключился на специальный корм для крупного рогатого скота.
Психолог в своей практике прибавил новые выражения: «Если будет на то воля свыше! Ничего не бывает без воли Всевышнего!» и еще несколько в таком же духе.
Астрономы практически не изменились, за исключением того, что стали чаще посещать церковь.
Неприметному официанту поездка почти испортила карьеру – он перестал обсчитывать, что сразу сказалось на материальном благосостоянии его семьи. Его коллеги отнеслись к этому с пониманием, предложив ему либо уволиться, либо работать, как все. Вняв условию братьев по общепиту и сопротивляясь внутренним порывам, он стал обсчитывать через силу.
Альпинистка же, вернувшись домой, уже через неделю снова уехала в горы, навсегда распрощавшись со своим бывшим мужем, и забрала с собой дочь.
А Рагон предложил молодой врачевательнице руку, обеспеченную жизнь и много детей. О сердце тут речи не шло, все было просто и взаимовыгодно. Отказаться она не смогла и вскоре переехала в шикарную квартиру на третьем этаже в самом центре Риги, на улице Лачплеша, 35.
* * *
Фарбус сидел на деревянной скамейке у берега моря и тихо, чтобы никто не заметил, разговаривал с прилетевшим к нему Амуром.
– Ты ее видел?
– Да.
– Она все так же прекрасна?
– Ты не сможешь ее узнать, люди сверху кажутся нам другими.
– А ты мне ее покажешь?
– Не могу, Он сказал, что вы должны найти друг друга сами.
Красное око солнца клонилось все ближе к воде, от него по ряби побежала тонкая сверкающая дорожка вдаль за горизонт. Чайки черными точками скользили по небесам на фоне огромного светила. Наступил вечер, вскоре и ночь навалилась ему на плечи, раскинув над головой такие далекие сейчас от него звезды. Фарбус никогда ни о чем не мечтал, все было предначертано Великим, а ему захотелось вернуться в эфир и воспарить к звездам или, еще лучше, к заветному окошку в доме возле собора.
Амур уже давно улетел по своим любовным делам, оставив друга в одиночестве. Фарбуса угнетала эта кожано-мясная оболочка, сковавшая его эфирное тело. Угнетали эти потребности в питье, еде и многом другом, совершенно ненужном в его прежнем мире. Он вспомнил прошлую ночь, когда «супруга» стала нежно поглаживать его по животу. Тело возбудилось, напряглось и, совершенно не поддаваясь контролю, залезло на «супружницу», потом наступило большое облегчение. Сейчас же стало противно и это тело, и все остальное, как будто запачкал саму душу…
– Нет, – думал Фарбус, – я, наверное, не смогу стать человеком, слишком для меня это сложно.
Из ночи к скамейке вышел кто-то, присел рядом, достал из кармана бутылку темного, как сама ночь, португальского портвейна, вытащил пару пластмассовых белых стаканчиков и поставил на скамейку между собой и Фарбусом. Потом аккуратно расшнуровал лакированную туфлю, взял ее крепко в одну руку, в другую взял бутылку и в несколько сильных ударов по донышку выбил пробку. Вино радостно забулькало, наполняя посуду. Незнакомец протянул наполненный стакан Фарбусу:
– Давай за хорошую ночь.
Измотанный невероятными приключениями, тот согласился:
– Что ж, давай.
– Вот сволочь, ничего не помнит, а вот где собутыльников найти – у него просто в крови! Надоело мне все это, иди откуда пришел! – сквозь полуоткрытую дверь на всю округу проревела, как недоеная корова, Зинка. Фарбусу было все равно, на душе от выпитого портвейна стало ровно и спокойно, он развернулся и пошел к калитке. Тут дверь распахнулась, и рев Зинки вырвался на простор, поднимаясь вверх, пробивая стены соседских домов и разносясь далеко за пределы их улицы, отчего проснулись домашние птицы и захлопали крыльями, отгоняя невидимого врага.
– Скотина подлая, ты это куда? Вишь, обрадовался сразу! Домой давай, сволочь! – ей почему-то стало страшно, а вдруг и вправду уйдет, хотя еще задолго до его прихода она решила: «С этим дуриком надо рвать, сам нормально не живет и мне не дает. Вон монтер Мишка который год слюни пускает, да и зарабатывает неплохо».
Но Фарбус молча закрыл за собой калитку и ушел в ночь.
Со студентами Академии художеств он познакомился, рисуя портреты прохожих в Старом городе, на площади Ливов. Парень лет восемнадцати стоял за его спиной и не мог налюбоваться, как под его карандашом на бумаге буквально оживала девушка, которая за пару монет попросила ее увековечить. Юноша был поражен: их преподаватель, великий профессор Брастиньш, по сравнению с этим мастером был просто маляром. На следующий день он привел с собой друзей-студентов, и они уже все вместе наблюдали за работой незнакомого мастера. Когда тот свернул бумагу и взял под мышку складной стульчик, ребята спросили:
