- Жалко... Тогда чур я с собакой обнимаюсь! - командует, и сгребает утихомирившееся животное в свои объятия. А я не против, главное, чтоб ко мне не лезла. Я всех этих телячьих нежностей жуть как боюсь.
Сюсюкаться с детьми тоже надо уметь, а я не привыкла ещё: головой понимаю - родная кровь, а слёзы на глаза вовсе не от умиления наворачиваются. Ладно, высплюсь и проще станет. Глядишь и выход найду на светлую-то голову!
- А! - да только с этим электровеником разве поспишь? Срывается с места и прыгая, как слон, убегает из спальни, а через минуту возвращается с толстой книжкой под мышкой. Этому дню просто не видно конца!
- Вот. Мы с мамой здесь остановились, - сейчас она особенно на Верку похожа. Пальцем тычет на нужную страницу и, натянув одеяло до подбородка, крепко жмурится, делая вид, что спит. - Всё, я готова слушать. Ой, тёть Вась!
- Чего?
- А там кто-то коробку уронил и мамины чашки разбились. Не страшно?
- Нет, - качаю головой, совсем позабыв, что сражения четвероногих монстров не проходят бесследно, и, смирившись со своей участью, принимаюсь за чтение.
Что мне этот сервиз, пусть и семейный? Семьи-то и нет больше. Её, в отличие от чашек, никаким клеем не склеешь...
Обычно меня будит пёс. Или будильник, тут последовательность не так важна. Всё равно разница между пронзительной трелью одного и шершавым языком другого, больше пары минут не составляет. А сегодня... Кто-то так настойчиво долбит в дверь, что даже терьер испуганно прячется под одеяло, не решаясь комментировать это вторжение.
Я не сразу понимаю, почему мне так тяжело дышать, но нащупав детскую ногу на своей груди, мгновенно вспоминаю вчерашние события. Потому и выбираюсь из постели пулей, уверенная, что это Вера. Дрогнуло её сердце, ведь не совсем же она пропащая! Помыкалась сутки, обмозговала и в пять утра пришла своё возвращать!
Бегом мчу в прихожую и от нетерпения так сильно наваливаюсь на дверь, что плечо ощутимо простреливает. К чёрту боль, это самая малая плата за моё скорое освобождение. Раз прокручиваю ключ в замке, второй, и даже умудряюсь растянуть губы в улыбке... Правда, сходит она с лица мгновенно, едва мои голые ноги обдувает прохладным подъездным воздухом.
- Васён, - муж. Бывший. Собственной персоной.
Я хватаю с вешалки плащ, ведь стоять перед ним в безвкусной сорочке последнее, чего мне сейчас хотелось, а он упирается лбом в свежую штукатурку. И качается на ватных ногах...
- Тошно мне.
- Наверное, съел что-то не то, - выдаю насмешливо, выразительно поглядывая на початую бутылку в его руке, и удивлённо ойкаю, когда он нагло проходит внутрь, пихая мне в лицо свою ветровку. Чего они все удумали? Ходят сюда, как к себе домой!
- Нет, Вась, не в виски дело... У меня память на лица хорошая. Я всех помню, Вась, всех! - мужчина садится на один из Сонькиных баулов и тычет пальцем в свой лоб. - Ни разу в жизни меня башка не подвела. А тут дыра...
Ну, прям трагедия! Нашёл тоже повод для пьянки!
- В общем, я всю ночь в компьютере рылся. У меня же целый архив, я все фотки храню, - сообщает, будто я не знаю, что он на этой теме повёрнут, и начинает ощупывать свою футболку, видимо, в поисках кармана... Сколько он вылакал? - Куртку дай!
Я противится не решаюсь. Да и как себе в удовольствие отказать? Сворачиваю ветровку в клубок и швыряю прямиком в наглую пьяную рожу нерадивого папаши, совсем не ожидавшего от меня такой подлости. Ничего, пусть почувствует себя на моём месте: я к человеческой подлости никогда подготовиться не успевала!
Некрасов, пошатнувшись, заваливается на всё ту же горемычную сумку, а я с гордым видом неспешно вышагиваю по направлению к кухне. Раз уж поднял в такую рань, хоть воду пропущу.
- Васька! Говорю же, я с камерой с восемнадцати лет. Везде снимал: в вузе, в клубах, в общаге. И вот, - я только кран успеваю открыть, а Максим уже суёт мне под нос какой-то снимок. - Твоя сестра?
Я вытираю руки полотенцем. Неторопливо... Они уже и сухие совсем, но укорачивать Некрасовскую агонию не в моих интересах. Это не он читал Григория Остера, с трудом фокусируя глаза на пляшущих перед взором буквах. Не он потом полночи крутился с боку на бок, пытаясь найти хоть какую-то лазейку из полной задницы, в которую меня загнала сестрица. Он пил! А я медленно умирала, переживая двойное предательство под мирное сопение железобетонного доказательства, что уж эту измену я точно не выдумала.
- Верка, - когда дышать его перегаром становится совсем невмоготу, я всё-таки отвечаю. Даже снимок беру, улыбаясь её непосредственности: короткая джинсовая юбка, чёрная футболка, заканчивающаяся чуть ниже пупка, и всё бы ничего, если б не ярко-жёлтые капроновые колготки. Да и причёска оставляет желать лучшего - видимо, экватор она отметила жаркими танцами.
- Правда? Вот же пиз... - заканчивает он своё предложение отборным матом, а я потуже затягиваю пояс плаща, и, сложив руки на груди, подвожу итог:
- Значит, было.
Не зря родинка не хотела утекать в канализацию. Гены, к сожалению, мочалкой не подчистишь.
- А хрен знает. Я тогда так надрался. Вот, - бросает мне вторую фотку, и я понимающе хмыкаю. - Уснул прямо в клубе. Мы у Васьки Смолина день рождения праздновали, он меня и сфоткал. Чёрт, может, хрень всё это? А если хрень, то на кой чёрт твоей Верке такое выдумывать?
- Хрень... Хрень - это твой образ жизни, Максим. Наш брак, твои обещания, наши планы - вот это хрень. А твоя история с Веркой называется иначе. БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ!
Причём в классическом её проявлении: переспать не пойми с кем, а потом удивлённо хлопать глазами - от случайного секса дети, оказывается, тоже рождаются! И где только была моя голова, когда я с таким вот фруктом связывала свою жизнь?
- Вась, чего делать-то?
Да я-то откуда знаю?! Я что на учебник по психологии похожа или на социального работника?
- На путь исправления становись. Вон, - киваю на стенку, за которой мой бестолковый пёс сторожит сон маленькой девочки, и обречённо вздохнув, закрываю вентиль. Вода так и бежит грязная, Максим так и стоит, прожигая во мне дыру. - Занимайся теперь воспитанием, раз у Верки свободного времени нет. Ты столько лет пропустил, многое придётся навёрстывать.
- А сколько ей? - Некрасов ставит пузатую бутылку на столешницу и усевшись на стул, с силой сжимает свои виски.
- В ноябре шесть исполнится, - по-моему. Число не скажу, ведь тётка из меня вышла неказистая, но точно помню, что на выписку больничный двор первый снег припорошил.
- Значит, пять... Чёрт, сходится всё... У Смолина четырнадцатого февраля день рождения. Чёрт!
- Стол мой не ломай, - бью его по рукам, скрученным в жгут полотенцем, а он нет, чтобы извиниться за несдержанность, ведь прямо кулаком по столешнице рубанул, руки свои устраивает на моей талии. Лбом упирается в мой живот и, шумно вздохнув, выдаёт:
- Чего только не бывает в жизни... Вась, обиделась на меня?
Ещё спрашивает? Коленки против воли подкашиваются, но так как в моей крови виски не гуляет, разум всё-таки берёт верх. Отталкиваю бывшего супруга, и словно он успел перемазать мой плащ грязью, нервно отряхиваю талию.
- Да как я могу? Подумаешь, с сестрой моей переспал? Это же вполне нормальное явление, да?
- Ещё слово своё любимое употреби: изменил. Вообще-то, формально я чист: мы с тобой в апреле сошлись, - а в июне уже свадьбу сыграли. Люди пальцем у виска крутили, а мы друг от друга отлипнуть не могли. Разве есть какие-то чёткие временные рамки, разрешающие людям семьи создавать? - Так что и тут мимо: измены не было.
- Не было? - губу закусываю, ведь мне на эти формальности начихать - душа-то ноет - и не зная, куда себя деть, принимаюсь расставлять стулья. - В тот раз, может, и нет, а за пять лет брака ты много чего успел.
- Тебя послушать, так я только и делаю, что баб нагибаю.
- А тебя послушать, так ты прям монах! Ещё немного воздержания и можно смело церковный сан принимать! - от злости мои щёки идут пятнами. Дышу тяжело, уставившись на непрошенного гостя, и даже не думаю одёргивать пса, который, наконец, покинул своё укрытие. Тоже мне защитник! Нет, чтобы куснуть за ногу моего обидчика! Так нет, целоваться к своему тёзке лезет!
