не почувствовала. Была слишком занята вытаскиваем себя из эмоциональной ямы, и некоторое время вообще обходилась без телефона.
Почему мы, женщины, сразу думаем о плохом? Человек пропал, а мы уже рисуем страшные трагедии у себя в голове. Вот теперь не усну, хочу удостовериться, что с Сашей все в порядке. Дрожащими руками набираю его номер еще раз — гудков нет. Набранный номер недоступен, недоступен…
Глава 4
Так больше продолжаться не может! Снова загнала себя в депрессию. Одно дело знать, что твой любимый человек жив, здоров, и другое не иметь никакого представления об этом. С горечью понимаю и осознаю, что общих знакомых у нас с Сашей нет. Абсолютно некому задать такой простой, но важный для меня вопрос: как он? В прошлом мы были слишком счастливы вдвоем и не хотели ни с кем делиться своим счастьем. Либо же Саша намеренно оградил меня от своих близких и знакомых.
Мне срочно требовалось сменить обстановку, но как? Я же прикована к инвалидному креслу. Выехать в нем на улицу? Но тогда меня увидят люди, и их сочувственные взгляды убьют меня. Они будут строить догадки и размышлять: почему молодая девица сидит в инвалидном кресле? И одно предположение непременно будет нелепее другого.
Мы, инвалиды, вбили себе в голову, что весь мир только и думает об одном: заметить наш недостаток, лицемерно сочувствовать и неискренне сожалеть, а в глубине души брезговать нами и считать, что мы нарушаем красивый порядок своим убогим существованием. Что вообще смеем существовать и показываться другим на глаза. Много времени мне потребовалось, чтобы осознать, что это величайшее в мире заблуждение!
Никто из моих друзей до сих пор не знал, в каком я теперь нахожусь плачевном положении. Периодически на мой телефон поступают звонки с предложением встретиться и пропустить по бокалу холодного пива. Я всегда была компанейской девчонкой, и мои друзья несказанно удивлялись отказу. «Беременная, наверное. Вышла замуж и муж деспот никуда не пускает» — таковы были их самые невинные предположения. А я и не рассказывала об истинной причине своего домоседства, и большей частью отшучивалась, если было настроение. Не хочу, чтобы они видели меня такой! Это выше моих сил. Пусть они запомнят меня другой — веселой, неунывающей девушкой.
На улице уже лето и пахнет пылью. Хочу встать в тени огромного дерева, вдохнуть полной грудью нагретого солнцем воздуха и пройтись по оживленному проспекту. Зайти в любимый магазинчик и купить на распродаже платье в крупный горох. В примерочной бутика сразу же надеть обновку и отправиться в кафе — пить латте с молочной пенкой и рассматривать прохожих через солнечные очки. Еще хочу посидеть у фонтана, окунуть ноги в воду и почувствовать ее прохладу. Такие простые желания имели сейчас для меня очень высокую ценность, потому что были практически неосуществимы.
В нашей стране инвалиды — люди второго сорта. Их замазывают на фотографиях, если они случайно попадают в кадр, для них закрывают доступ в общественные места, «забыв» установить пандусы, им отказывают в трудоустройстве, а государство платит жалкие копейки, на которые выжить в большом городе нереально.
Улицы заполняются несчастными людьми, понуро сидящими в своих колясках со стеклянной банкой в руках, в надежде собрать милостыню, чтобы обеспечить себе ужин или обед. Иногда их даже грабят… Что может предпринять человек без ног против уличного хулигана?
Часто вспоминаю мудрую персидскую поговорку: «Я лил слезы оттого, что у меня не было обуви, пока не увидел человека, у которого не было ног». Мои проблемы будут казаться несущественными, если посмотреть на них с другого угла. У меня есть ноги, работа, ум, крыша над головой. Но и обесценивать мои страдания тоже нельзя, ведь у меня нет того самого — желанного, что люди гордо называют счастьем. Говорят, что раз Бог послал тебе страдания, значит, ты точно с ними справишься. Слабое утешение, но все же, все же…
Вечером приходит мама и застает меня чересчур задумчивой.
— Что случилось, Алена? Ты сама не своя, лицо, опухшее от слез. Опять плакала?
— Ничего, — безразлично отвечаю, — просто о Саше вообще нет никаких вестей. Я просто хочу знать, что с ним все в порядке, и что он счастлив без меня. Как одержимая набираю его номер каждый день, но он недоступен.
— Аленушка, ну зачем тебе все это знать? Зачем себя мучить? Разве тебе легче станет, если узнаешь, что у него есть другая девушка? Он бросил тебя здесь одну, когда ты так отчаянно нуждалась в помощи! Струсил, сбежал, как собачонка, поджав хвост! Разве ж это мужской поступок? И ни звоночка за целый год. Не стоит этот твой Саша того, чтобы так по нему убиваться. Он просто сменил номер и затерялся в мегаполисе. Не нужно его искать, детка. Борись не для него, а для себя.
— Я просто его люблю до сих пор, мама, и хочу, чтобы у него все было хорошо.
— Ты лучше о себе подумай! Сколько месяцев ты не выходила на улицу? Да что там месяцев — больше года! Там уже лето. Это самое прекрасное лето уже потому, что мы можем наслаждаться ярким солнцем, вкусной едой, наблюдать, как играют дети. Мы живы, пока что-то чувствуем. А ты хоронишь себя в четырех стенах.
— Не могу выйти в люди в таком виде. Они будут смеяться надо мной, показывать пальцем в мою сторону. Или сочувственно кивать головой вслед.
— Боже мой, что ты говоришь?! Никто не будет смеяться над твоим положением. Ты красивая девушка, и это ничего, что временно в коляске. Это не стыдно, и не унизительно. Инвалидное кресло — это просто средство передвижения, которое значительно облегчает жизнь. Прими это, и живи счастливо, родная моя.
Мама не выдерживает и второй раз в жизни плачет при мне. Первый раз был, когда она через несколько часов после звонка сиделки прилетела из другого города на самолете и увидела, в каком я нахожусь состоянии. Ну вот, сейчас давление скакнет, и опять придется вызывать скорую помощь для нее. Теперь настала моя очередь утешать маму:
— Мам, ну ты чего? Маааам. Ну не плачь. А
