нужен мне никто, я уже говорила. А моим детям не нужен такой отец, даже если у него все несметные богатства. Я сама их воспитаю, землю буду рыть, если нужно…
— Ты пытаешься закрыться в себе, вычеркнуть его из жизни. А может, наоборот? Нужно все рассказать, тогда станет легче?
— Ты точно хочешь услышать эту историю?
К нам подходит официант, расставляет чашки с черным кофе и липовым чаем для двойняшек, затем приносит аппетитные пирожные. Рита заказала велюровые эклеры, я остановила свой выбор на ягодном тирамису, а дети всегда в восторге от шоколадного торта и ванильного мороженого.
— Да! — Она восклицает и тянет руку к кружке.
Снова смотрю на детей, как они весело и беззаботно играют. Они мое все: счастье, радость, любовь. Без них я не представляю, каким может быть моя дальнейшая жизнь.
Снова поворачиваюсь к Рите и начинаю свой рассказ:
— Эта история началась около шести лет назад. Я тогда училась на втором курсе театрального училища, мне дали мою первую и последнюю роль….
Ленинградская область. Шесть лет назад…
— Завтра репетиция в пять! Не опаздывай!
— Отлично! – легкая улыбка засияла на моем лице. – Буду вовремя. Прикладываю ладонь к виску, как примерный пионер.
— Не ерничай…, – режиссер с интересным именем Лука и редким отчеством Изосимович потирает подбородок и лукаво смотрит на меня.
— Окей, – продолжаю улыбаться и смотреть, на его седую голову.
— Ладно, все иди! Не мозоль мои утомленные глаза.
— До свидания! — закинув рюкзак на плечо, сажусь на корточки, завязываю шнурок белого кроссовка, затем еще благодарю и покидаю главный зал театра.
— Ю-х-у-у-у! Сколько же счастья, сколько счастья! Когда твои мечты начинают сбываться. Еще на первом курсе мечтала, что буду играть на сцене. Играть, импровизировать, дарить эмоции зрителям. Эх, вот прямо сейчас хочется сыграть что-нибудь такое пронзительное, до мозга костей, до глубины души.
Открываю массивные двери театра и выхожу на улицу. Жаркое, весеннее солнце слепит глаза. Зажмуриваюсь. Расправляя руки в разные стороны, делаю глубокий вдох. Как же хорошо, всего от одного короткого предложения: «Ты утверждена на роль Кузнецова Анна! Ты утверждена».
Быстро спускаюсь вниз по длинной лестнице, спешу на остановку.
Моя первая роль, утвердили! Пусть маленькая, пусть второстепенная, но роль! Как гордо звучит: «роль». От этой мысли хотелось прыгать до потолка, поделится с этой новостью со всем миром.
Окрыленная этой мыслью запрыгиваю в пустой троллейбус с протертыми сидушками, еду домой, . Задумчиво смотрю в окно, представляю себя на сцене. Буду стараться, буду сегодня зубрить речь до тех пор, пока не посинеет под глазами. Буду репетировать, репетировать, пока за окном не стемнеет и не покажется большая луна.
А дома все как обычно. Лучше бы не возвращалась, честное слово.
Дверь со скрипом открывается, и я прохожу на кухню. Сизый дым поднялся к потолку, грязная посуда в раковине, на столе два пустых граненых стакана, надкусанный малосольный огурец. Пустая, стеклянная бутылка откуда-то упала и покатилась к моим ногам.
- Явилась?! – послышался голос матери.
Поднимаю глаза. Она сидит за столом щурит глаза, вытирает сальные руки о старый, потертый халат.
— Нагулялась? – задает следом еще один вопрос.
Ее ярко-рыжие волосы прилизаны, в серых глазах – белая пелена тумана, полное лицо отражает недовольство.
— Я вообще-то учусь, если ты еще об этом помнишь.
— Матери плохо…, лучше бы сбегала до Шурки, полечила бы.
— Друзей своих проси.
Сколько раз я слышала эту песню? Мне стыдно, что сейчас передо мной сидит моя родная мать. Ее язык заплетается, едва соображает, что говорит.
— Я не посыльный, – грубо отвечаю, снимаю обувь, беру кроссовки в руки и прохожу в свою комнату. Запираюсь на все замки.
— Не дочка ты мне! Слышишь! Фиг тебе, а не квартира! Я все сыну оставлю.
Облокачиваюсь спиной о деревянную дверь, смотрю на серый потолок. Совсем уже мозги набекрень. Какой еще сын? Я единственная у нее дочь.
После того, как отец ушел из семьи – у моей матери началась совершенно другая жизнь и я в ней всего лишь деталь, дополнение к мебели. Вроде бы существую… Но как я учусь, с кем дружу, что ела на завтрак – мама давно не в курсе.
Она скатилась до такой степени… В ее сорок с копейками она выглядит на все шестьдесят. Крупные морщины на лице, мешки под глазами. Сначала мне было стыдно выходить на улицу, смотреть в лицо соседям, а сейчас все равно. Бесконечный бардак в квартире, каждый день новые дружки, подружки от которых разит за три километра.
Если бы я могла, давно ушла. Но продолжаю жить с ней под одной крышей, потому что не могу ее бросить. Она моя родная мать.
Сколько я ей говорила, сколько пыталась донести. Склонялась у ее колен и слезно просила:
«Мама! Не пей, пожалуйста, ради меня. Ты же меня любишь, мамочка?»
Она кивала, говорила, что бросит, а через пять минут после нашего разговора снова собиралась в пивнушку, как на какой-то праздник. Расчесывала грязные волосы, надевала бабушкин парадно-выходной платок, который давным-давно проела моль.
Соседи говорили, что у моей матери болезнь. Что ее нужно отправить в клинику или однажды подожжет квартиру и они тоже пострадают. Когда я этот вопрос озвучила маме, ответ оказался очевиден: «Какая клиника? Ты о чем? Я не больная. Это вы все больные на голову, шизофреники…»
С отцом я не общалась. Точнее он не общался с нами. В последний раз, когда звонила – ответила его новая жена. Сказала, что у него слишком много важных дел. Она говорила это с таким уклоном, что мне лучше не звонить и не беспокоить ее и его.
— Стерва! – кричала я в трубку. Да, больше не звонила, да и папа сам не изъявлял желания видеться со мной. Он тоже особо не интересовался моими делами. Для него я тоже вроде бы существую. Но как учусь, что предпочитаю на завтрак, какого числа у меня день рождение – он не помнил или не хотел помнить.
В итоге я была у себя одна. И раз так сложились обстоятельства, пообещала себе не сдаваться. Никогда. Не при каких условиях. В моих планах – идти только вперед, не оглядываясь на неудачи.
А дальше, как обычно. Мамины друзья что-то обсуждают. Их голоса, как зажеванная пленка на магнитофоне. Замедленные,
