Как бы то ни было, я ни о чём не жалею: Киреев, главный стукач и грубиян 11 «А» класса, в котором теперь учусь и я, получил по заслугам.
— Вы же девушки! Гимназистки! Выпускницы, в конце концов! Какой пример вы подаёте остальным?! Разве так можно?! — пыхтит завуч. Интересно, как долго он бежал за нами и что успел увидеть?
— Нельзя, вы правы, Андрей Степанович! — наивно округлив зелёные глаза, точь-в-точь как у брата, соглашается Мила и с лёгкостью врёт: — Тася просто заблудилась.
— Да, — смущённо киваю, сжимая за спиной аэрозоль с жёлтой краской. — Никак не освоюсь. Школа такая большая…
— Гимназия, Таисия! — поправляет меня завуч. — В любом случае, это не повод так шуметь!
— Не повод! Мне очень жаль, что я явилась причиной вашего беспокойства, — изобразив на лице глубокое раскаяние, соглашаюсь с ним, и Андрей Степанович ведётся: заметно успокаивается, и от ощущения собственной важности расправляет плечи, да так, что пуговицы на его клетчатом жилете начинают трещать. Смешной, ей-богу! Сразу видно, что знает он меня всего ничего, а найти время и внимательно изучить личное дело новенькой так и не удосужился. Проделка с краской — меньшая из бед!
— Ладно, прощаю, но это в последний раз! — выдыхает Андрей Степанович и, по всей видимости, ждёт, когда мы с Камиллой начнём рассыпаться в благодарностях. Как бы не так! Бегло кивнув, мы осторожно пятимся, выжидая, когда интерес к нам со стороны завуча иссякнет окончательно. И вроде, вот он блеснул своей лысиной и, невнятно бубня себе что-то себе под нос, собирается удалиться, как внезапно чует неладное и тормозит в полуметре от меня.
— Лапина, а ну, покажи, что у тебя за спиной!
Вот чёрт! Японский водяной! Уже через десять минут закончится тренировка по волейболу, и Киреев хватится своей одежды, а, обнаружив вместо синих брюк ядрёно-жёлтые, завопит сиреной. Что-что, а аэрозоль с краской Андрею Степановичу в моих руках видеть ни в коем разе не стоит.
— Ничего, — мурлычу в ответ, растягивая губы в невинной улыбке, но чувствую, что привычная уловка не срабатывает. Завуч подозрительно прищуривается и поводит носом, как собака-ищейка.
— Таисия! — произносит он вкрадчиво, заставляя моё бедное сердечко биться в ритме сальсы.
— Господи! — внезапно верещит Камилла и, с ужасом выпучив глаза, смотрит за массивную мужскую фигуру.
Мила настолько артистична, что я и сама забываю о краске, пытаясь разглядеть, что же такого страшного увидала подруга. Стоит ли говорить про завуча? Андрей Степанович вздрагивает от неожиданности и интуитивно оборачивается — всего на несколько секунд, но их вполне хватает, чтобы Мила перехватила жёлтую краску в свои руки.
— Турчина, в чём дело? — Завуч вновь устремляет на нас с Камиллой недовольный взгляд.
— Там, на полу, чёрные полосы, — поводит плечами девчонка. В своей притворной растерянности Мила до невозможного прекрасна. — Опять пятиклашки в футбол гоняли, наверно.
Андрей Степанович сжимает губы в тонкую полоску и, недовольно кряхтя, вновь принимается сверлить меня своими рыбьими глазками.
— Лапина! Я жду!
Даю голову на отсечение, Мещеряков приплачивает толстяку, чтобы тот нашёл-таки причину поскорее меня отчислить: тогда у отчима, наконец, появится веский повод отправить меня восвояси. Впрочем, я и сама хорошо играю с огнём…
— Вот, смотрите! — показываю пустые ладони, мысленно пританцовывая джигу-дрыгу. Я, может, и бедна, как церковная мышь, да и родственники мои в большинстве своём напоминают гиен, но в одном в этой жизни мне везёт на все сто: мои друзья — самые лучшие на свете!
— Андрей Степанович, мы пойдём, да? — интересуется Мила, и раздирающий барабанные перепонки школьный звонок вынуждает завуча согласиться.
— Спасибо! — шепчу Камилле и беру её за руку.
— И тебе! — кивает она, и мы снова несёмся по длинному коридору навстречу обманчивой свободе и майскому солнцу.
Камилла Турчина стала для меня глотком свежего воздуха в Жемчужном. Такая же одинокая, немного странная и взбалмошная, она, казалось, ждала, когда я вернусь. Так получилось, что к одиннадцатому классу у Милы совершенно не осталось подруг, зато скопилось немало злопыхателей, таких, как Киреев и его компания. Всему виной стала необычная внешность Милы: маленький рост вкупе с излишним весом и копной беспорядочно вьющихся волос цвета заходящего солнца сделали её похожей на румяного колобка. Генетическое недоразумение! Иначе как объяснить, что огромное сердце и добрый нрав достались Миле, а смазливая внешность и гнилое нутро — её братцу?
Поначалу родители Милы пытались бороться с лишним весом дочери, изнуряя её диетами и непосильными физическими нагрузками, но в последние годы махнули рукой. Сегодня в семье Турчиных говорят исключительно об Аристархе. Он — гордость рода: звезда светских тусовок, красавчик, завидный жених, за которым будущее фамильного бизнеса. А Камиллы как будто и нет…
«В семье не без урода», — в шутку любит повторять девчонка, и что-то мне подсказывает: эта дурацкая фраза засела в её голову не случайно. Хотя, когда тебя стесняются собственные родители, изолируют от публичных мероприятий, не берут с собой в гости, в свободную минуту не спросят, как дела, а любовь подменяют кредиткой, в сознании подростка ещё и не такая глупость может пустить корни. Звучит забавно, хоть и немного горько, но к своим восемнадцати мы обе остались сиротами при живых маме и папе.
Наверно, поэтому моё появление на пороге 11-го «А» стало для Милы отдушиной, а для меня — спасением от гнетущих будней.
— Таська, поехали сегодня в «Рио», — предлагает Мила, крутясь перед зеркалом возле опустевшего гардероба.
От одного только названия огромного торгового центра сердце уходит в пятки: именно в «Рио» меня привёз когда-то Арик, предварительно доведя до белого каления. Впрочем, с тех пор мы мало пересекались с Турчиным, а со временем глупые обиды на парня и вовсе уступили место более насущным проблемам. И всё же Аристарх по-прежнему вызывает у меня стойкое неприятие и раздражение.
— Я подумываю купить то серебристое платье с вырезом на спине, — продолжает щебетать подруга. — Помнишь?
— Ага, — отвечаю, нанося на губы каплю блеска. — Может, завтра? А то сегодня я уже обещала папе приехать.
— Договорились! — кивает Мила и поправляет золотистые локоны, обрамляющие её миловидное личико. — Как он, кстати? Уже сам ходит?
— Пока нет, — с досадой выдыхаю. Хотя операция и прошла успешно, реабилитация отнимает неимоверно много времени и сил. — Но доктор его хвалит. Ещё немного, и…
Говорить об отце всегда трудно: едкие слёзы точно ждут, когда я о нём вспомню. А ещё страшно… Боюсь сглазить, раньше времени поселить в сердце надежду, а потом её потерять.
— Всё получится! — Мила подталкивает меня плечом и улыбается моему отражению. — Не сомневайся, Тась!
— Не буду, — отвечаю подруге, собирая себя по кусочкам. — Я просто очень скучаю по нему.
Нет, не так: я медленно схожу с ума без отца! Замерзаю от одиночества, а по ночам реву от окружающего меня равнодушия. Дежурные, ничего не значащие фразы за завтраком, пустые улыбки, постоянные упрёки, косые взгляды за ужином — я устала ощущать себя бракованной деталью отлаженного механизма.
Моё пребывание в доме Мещерякова напоминает жизнь соловья в золотой клетке: с виду она роскошная и беспечная, а по факту ограничена десятью квадратами возле бассейна и сводом негласных правил. Всё, что мне дозволено — молча наблюдать из своего угла за шикарной жизнью семьи Мещеряковых и, желательно, не мешать. Свободное время я провожу тихо, как мышка, в дальнем крыле дома, чтобы своим присутствием не раздражать отчима, а каждый выезд за пределы Жемчужного я вынуждена неделями согласовывать с мамой. Весёлой такую жизнь точно не назовёшь! Одно хорошо: в двух шагах от моей комнаты расположен запасной выход для прислуги, который напрямую ведёт к местному озеру. Втайне ото всех я сбега́ю туда на закате и до самой ночи гуляю вдоль берега, а потом так же незаметно возвращаюсь.
