стремительного снижения самолета принять решение приземлиться прямо в поле.
Да, я — в полном здравии и в своем уме — решил садиться перед собой на фюзеляж без шасси. Да, это был мой осознанный выбор, несмотря на инструкции, которыми я пренебрег — по документам посадка вне аэродрома должна осуществляться с выпущенными стойками.
Сказать честно, у меня нашлось бы с десяток доводов в пользу этого решения, если бы пришлось самому себе доказывать что-то в воздухе: мы могли воткнуться в ров, который имелся по траектории приземления, пробить топливные баки при посадке, вызвав пожар и взрыв, в то время как земля после ночного дождя должна была быть рыхлой и в купе с зеленью сработать чем-то вроде мягкой подушки. Но тогда я просто чувствовал, что так надо.
Меня выслушивают молча, не перебивают, да вообще никак не реагируют, и это нереально бесит. Я завожусь, потому что, блть, боролся до конца и сделал все, что мог! Я убирал крен самолета, старался уменьшить вертикальную скорость во время посадки. Я бился с управлением до полной остановки самолета и долбанулся головой о штурвал. Нет, я ничего выдающегося не сделал, но я уверен в своих действиях, а в их глазах одни только сомнения. Они не доверяют мне, и я знаю, что это их работа, но…
Когда меня наконец отпускают и я выхожу на улицу, щурясь от солнца, в голове стоит такой гул, с которым я не могу совладать. На хер бросаю машину на парковке и беру такси. Это охренительно долгий день, и он еще не закончился.
Уже на заднем сиденье, откинувшись на подголовник, я набираю маму и в двух словах объясняю, что со мной все хорошо. Та, конечно, ругается, причитает, но она привыкла — быстро успокаивается, чему я рад. Дальше листаю будто бы бесконечный список пропущенных и внезапно натыкаюсь на номер Авроры. Как раз когда она мне снова звонит.
— Да, — устало отвечаю ей после первого гудка.
На другом конце тишина, словно не ожидали, что я так быстро возьму трубку.
— Привет, это…
— Я узнал тебя, — не скрываю раздражения я.
Сейчас не тот момент, чтобы думать и анализировать, но ее звонка сегодня я точно не ждал.
— Мне нужна услуга, — с ходу на мой выпад отвечает Аврора, а я ухмыляюсь и тру глаза — продолжает удивлять меня.
— Помимо той, когда я отвез домой твою пьяную задницу?
Она молчит, но я точно знаю, что ее щеки стремительно краснеют. Я вообще слишком хорошо ее знаю, отчего уверен: она бы не позвонила мне с подобными заявлениями, будь у нее выбор. Ее гордость прошла испытание временем.
— Ты должен мне гораздо больше, — ее притворно дерзкий голос вскрывает вены.
Мы оба хорошо понимаем, о чем она.
— Это как-то связано с моей работой?
Я знаю, что она уже знает, где я сегодня был и что делал.
— Напрямую, — честно отвечает мне. Не увиливает, не пытается смягчить правду.
Сюрприз! Это явно не та Рори, которую ты знал.
— Я устал, наберу позже, — оставив последнее слово за собой, я отключаюсь — и мысленно, и по факту. Этот короткий разговор выматывает сильнее событий за день.
Поля за окном по пути в город раздражают глаз. Я отворачиваюсь и расстегиваю верхние пуговицы рубашки, сбавив оборону, а сомнения тут как тут — готовы наброситься в любую секунду, суки, и сожрать с потрохами. Все сорок минут дороги раз за разом воспроизвожу в голове каждое слово, каждое действие и даже мысли, которые имели место быть, пока я сидел слева и отвечал за сотню жизней. Я повторяю все снова и снова, пока виски не начинают ныть, а лоб гореть.
Не хочу, но все-таки засыпаю ненадолго. Уже на подъезде к дому меня будит Руслана — звонит в десятый раз. Я сбрасываю вызов и пишу, что не могу говорить, но жив-здоров. Блокирую телефон, который начинает снова дребезжать в руке, и уже собираюсь послать ее, когда вижу на экране имя летного директора.
— Завтра утром летишь в Москву на награждение, — без прелюдий и банального приветствия сообщает он.
— Но…
А как же расследование, комиссия, допросы? И какие, черт возьми, награды? О чем он вообще?
— Это не обсуждается, указ сверху. Летит весь экипаж.
И мне приходится смириться, что все закончится еще очень не скоро.
Аврора
Юля Паршута — Останешься
Егор перезванивает утром, будит меня в воскресенье в шесть, мать его, утра! Правда, если скажу, что не рада его звонку, совру — сонная улыбка рвет щеки, я даже чувствую их натяжение. Загоревшееся имя на экране отбрасывает в прошлое, где я была счастлива просыпаться с мыслью о Егоре, но, быстро восстановив в голове хронологию событий последних дней, я перестаю улыбаться и принимаю вызов. Как раз когда тот сбрасывают.
Черт!
Я заставляю себя сесть на кровати, несколько раз откашливаюсь и делаю зарядку для губ, как будто на работе и готовлюсь к эфиру. Выждав контрольные пять минут — на большее меня не хватает — и искусав все пальцы, я перезваниваю. И в ожидании ответа вздрагиваю от каждого гудка, который неприятно бьет по ушам.
— Здравствуй, — произношу я первое, что приходит в голову, и тут же кривлюсь. Наверное, звучит слишком официально после того, как я пила с горла шампанское в его машине.
— У меня мало времени, давай на чистоту, — таким жестким голосом можно подавиться, — что тебе нужно?
От каждого сказанного слова я сильнее стискиваю зубы, потому что хорошо знаю этот его тон: Егор всегда говорит требовательно и нетерпеливо, когда того что-то сильно раздражает. И сейчас, по всей видимости, его раздражаю я.
Самое интересное, что этот факт меня не расстраивает. Напротив, мне нравится, что я вызываю у господина Сталь хоть какие-то чувства. Нет ничего страшнее его равнодушия, которое я сполна ощутила на себе.
— Ты меня слышишь? Аврора?
Мое имя гулко звучащим голосом запускает в груди легкие вибрации, а те медленно утекают (именно «у-уте-ека-ают», как в песне Мумий Тролля) вниз. Привет, утреннее возбуждение, давно не виделись, кстати.
— Что? Да. — Я пытаюсь сбросить наваждение и вернуться к серьезному разговору. На кону вообще-то моя карьера. — Ты был прав, да, мне нужен материал. Любой материал по аварийной посадке в поле.
— Ты же прекрасно знаешь, что я не могу говорить об этом с прессой до конца расследования.
— Я не какая-то пресса, — огрызаюсь ему.
— Ты поняла, о чем я.
С Егором никогда не
