чем, абсолютно ни в чем не виновата, а твоя мама так жестока. Она всегда была такой, всегда любила больше брата?
— Ты знаешь, я в детстве об этом не задумывалась, но меня больше растила бабушка. Да, мама всегда трепетно относилась к сыну, но бабушка говорила, что все мамы больше любит сыновей, а папы — дочерей. Отец правда очень сильно любил меня, баловал. Наверное тогда это уравновешивалось. А когда его не стало, мама уже не смогла переключиться. Наши бабушки, дедушки, ушли довольно рано, но я уже была взрослая и ревновать брата, или вести себя так, словно родители не дают мне любви, мне казалось ужасно глупым. Мне было тринадцать, когда осталась только мама. Я считала себя взрослой и полагала, что наоборот должна поддержать маму. Давать ей свою любовь и поддержку.
— Ты невероятная, Стася. Теперь я понимаю, за что мой брат так сильно в тебя втюрился.
— Прошу не говори так. Мы с Давидом, слава богу, почти не видимся. Я простила его за всё что было между нами. В принципе, ничего такого страшного он мне не сделал, кроме грубого предложения, но оно в далёком прошлом. Сейчас я работаю на него, он помогает, и я благодарна ему. Но между нами никогда невозможно ничего большего, чем быстрее он это поймёт, тем лучше.
— Наверное уже понял, ведь ты беременна от другого.
— Вы не говорили на эту тему?
— Давид очень закрытый человек. Он ненавидит говорить о своих чувствах, я к нему не лезу в душу.
Сама не знаю зачем я так много открыла Марине, даже о своем детстве рассказала в подробностях. Наверное, мне нужно было выговориться. Действительно, стало немного легче, хотя меня немного раздражало то, что возможно Марина теперь будет смотреть на меня с жалостью.
— Ты сама не своя, что-то случилось?
Сегодня Марина ведет себя странно, и я не могу не отметить это. Она страшно нервничает, невпопад отвечает посетителям галереи. Сейчас про картину несла несусветную чушь. Я уже немного понимаю французский, ощущение что Марина, наоборот, стала его забывать.
— Да… Прости, не могу никак сосредоточиться, — отвечает рассеянно.
— Все хорошо? — продолжаю настаивать. — Может тебе домой поехать? Отдохнуть? Прости что лезу с такой настойчивостью, но ты была так заботлива со мной, что я просто не могу иначе.
— Все очень сложно, Стась. Все ужасно, — признается подруга. — Я думала, что увижу Егора совсем скоро… Люди, нанятые Давидом, нашли его. Готовы были передать сумму выкупа людям, которые держат его у себя. Деньги, которые Егор задолжал за игры. Но кто-то его перекупил. В последний момент! И мы понятия не имеем кто. Я не понимаю! Ничего не понимаю… Кому может понадобиться простой парень из России? Мне так страшно… Я чувствую вину, что привезла его во Францию, потакала его слабостям. Не замечала, насколько сильно он увяз в этом. Меня убивает этот груз. Я так переживаю за него…
Марина начинает плакать, как могу утешаю ее, хотя сама нуждаюсь в утешении. Каждый день без Влада — пытка. Только мысль о ребенке дает сил, иначе, наверное, я бы не справилась.
* * *
Идут дни, от Егора и правда никаких вестей, как и от моего мужа. Мы с Мариной обе разбиты и подавлены. Только беременность удерживает меня от черной депрессии. Витамины, правильное питание, жизнь по строгому режиму. И все равно ощущаю, как сгущаются тучи над головой. Только вот ничего не могу сделать. Зло. Незримое, непонятное, я могу пока его только осязать. Меня это сильно пугает, некий невидимый враг, который притаился до поры.
Виолетта тоже ведет себя странно. Постоянно с кем-то общается по телефону, строчит СМС-ки. Ругается тихо себе под нос. Не знаю что и думать. Доктор, который меня навещает, семейный врач, очень плохо говорит по-английски. Пытаюсь объяснить ему, что беспокоюсь за душевное здоровье свекрови, но он, увы, совсем не понимает меня. Или не хочет понять. Конечно, не мне ставить диагнозы. Кто знает, может это со мной что-то не так?
Я начала учить французский, в конце концов, похоже я нескоро попаду на родину. Маме лучше без меня. Учеба потеряна. Наверное, надо строить жизнь здесь… Это последнее место, где находился мой любимый… Но я все еще запрещаю себе думать, что Влада не увижу больше никогда.
Очень скучаю по Лене, переписываюсь с ней, зову в гости. Она обещает приехать на роды, что меня очень радует. Мне нужна поддержка. Общения немного, в галерее клиенты редки. Совсем не прибыльное дело. Подозреваю, что Ериханов платит нам обеим зарплату из жалости. Но я все равно стараюсь изо всех сил.
Французский я тренирую на Луи. Он неразговорчив, чаще произносит отдельные слова. Возможно, это и не его родной язык. Расспрашиваю его, но пока успехов мало.
Он просто выполняет свою работу. Охраняет меня. Вот только от чего?
Я отказалась от наследства. Странно, но Виолетта поддержала меня в этом вопросе. Объяснила свою точку зрения довольно разумно:
— От больших денег одни проблемы. Влад вернется и все разрулит. Такое состояние только мужчине под силу держать, тебя бы сразу сожрали, девочка.
Мне спокойнее от ее одобрения, хотя мало доверяю этой женщине. Мне кажется, она все-таки не в себе.
Но мне нравится ее вера в то, что Влад жив. Она придает мне сил.
* * *
— У меня билет, я купила, купила, — радуется Лена как ребенок.
Приближается время родов, совсем немного осталось, пара недель. И я счастлива, что подружка решила навестить меня.
— Я страшно рада. Сколько стоит? Я пришлю тебе на карту деньги, — говорю радостно.
— Перестань, миллионерша… — отнекивается подруга.
— Ты не должна тратиться…
— Недорого, я с пересадкой взяла.
— Долго лететь придется?
— Это неважно! Главное, что скоро увидимся!
Меня прерывает клиент, просит показать ему картину. Извиняюсь перед подругой, прошу подождать минутку, и начинаю объясняться на английском.
— Ты сейчас на работе? — удивленно спрашивает Лена.
— Да, в галерее.
— Решила до самых родов пахать? Ты ведь наследница миллионов!
— Нет, никакая я не наследница, — смеюсь в ответ.
Подружку такая лаконичность не устраивает, приходится пообещать, что при встрече расскажу все подробнее.
* * *
— Почему ты дома? — недовольно спрашивает свекровь, сильно удивляя этим вопросом.
—
