я не привык делиться с кем-то девушками и объедки не подбираю. Да и от мысли увидеть Никиту без трусов отбивает любой сексуальный порыв.
Кофеварка пищит, выплёвывая в чашку первые кофейные капли. Я отодвигаю от себя любительницу групповушки, она смотрит на меня сначала удивлённо, а после и обиженно.
Прости, детка, так сошлись звёзды. Сегодня мне, похоже, лучше запереться в комнате, чтобы ещё кого из девушек не обидеть.
— Козёл, — злится и, топнув ногой, убегает наверх.
— Козёл, — повторяет Никита, осуждающе качая головой.
Ну блин, мне не хочется иметь всё, что движется и вешается на меня. Всё, что предлагает себя.
Бывает такое, случается.
Демид отвратительный. Делает, что хочет, будто имеет право хватать меня своим лапищами и целовать. Животное! Озверевший тип.
Зачем он вообще это делал? Чтобы унизить меня? Показать, насколько он сильнее, до какой степени его власть надо мной простирается? Физическое превосходство? Скотина!
От злости тело покрывается колючими мурашками. Дёргаюсь вперёд, мечтаю вцепиться Демиду в морду и разодрать в лоскуты, выцарапать наглые глаза, чтобы не смел даже смотреть в мою сторону, но торможу. Я не хочу иметь с ним ничего общего, а осуществи задуманное, придётся снова с ним контактировать, а мне и так хватило Лаврова по самые гланды, тошнит аж.
Хватаю со стола толстую тетрадь в яркой обложке, бросаю её в стену, но она не долетает и, шелестя листочками, пикирует вниз. Следом летит пластмассовый стакан, за ним книга, после упаковка графитовых карандашей, ручки и прочая новенькая канцелярия. Злость не утихает. Перед глазами стоит наглая морда Лаврова, его ухмылка мерзкая, вены на шее, губы обветренные, которые он всегда грызёт, когда занят чем-то важным. Ранки даже зажить не успевают, а Демид снова и снова скусывает тонкую кожу до крови. Псих.
Чёрт, я знаю этого парня лучше всех остальных. Все его шрамы, знаю, помню как получил каждый. Интересно, у него остались те белые полоски на плече — след от моих ногтей?
Я знаю его настолько долго, что, кажется, всю жизнь.
Мне было шесть, ему восемь, когда Демид с мамой переехали в наш благопристойный сонный городишко. Демид был тощим, слишком высоким для своего возраста, долговязым, а волосы, не желая слушаться, торчали во все стороны. Такой смешной. Даже при нашей взаимной ненависти, я умиляюсь ему, прежнему, такому забавному и милому.
Дом по соседству, в который он переехал вместе с мамой, был старым и обветшалым, принадлежал их дальней давно умершей родне и требовал ремонта. Покосившаяся крыша, дырявый забор, поросший сорняком сад и кривые старые деревья с мёртвыми ветками. Не дом, а персонаж фильма ужасов. Помнится, папа на него ругался, говорил, что его снести надо к чёртовой бабушке, чтобы вид нашей красивой улицы не портил.
Когда я увидела Демида и его маму, обрадовалась. Я, маленькая, верила, что дом этот нельзя сносить, что он живой и дышит. Да, я была девочкой с буйной фантазией, которая верила в разные чудеса, мистику и прочее такое. Уж не знаю, откуда во мне это было, потому что семья моя — на редкость приземлённые и скучные люди без намёка на выдумку.
Демида я заприметила сразу. Мне он показался таким взрослым, смешным с этими его торчащими волосами, а ещё он здорово пинал мяч, чем безмерно меня, шестилетнюю, восхитил. Я долго стеснялась, несколько дней подглядывала за Демидом из окна, прикрывшись тонкой занавеской, решалась. Прошла, наверное, неделя, я всё-таки выбежала на улицу, помчалась сломя голову к соседнему двору и остановилась за спиной Демида, переминаясь с ноги на ногу.
Хлоп-бам, — бил о полуразрушенную стену кожаный мяч. Я ждала, когда Демид обернётся, заметит меня. Дрожала всем телом, боясь собственной смелости.
— Ты кто? — от неожиданности я подскочила на месте, вскрикнула пискляво.
— Я Яся.
— Имя какое смешное.
— Красивое у меня имя! — разозлилась, и тощий мальчишка уже не казался мне таким милым и смешным.
— Красивое, — улыбнулся щербато, глаза сощурил, гордо вздёрнув острый подбородок.
— На! — я протянула ему дубовый листик — моё самое главное богатство. — Давай дружить всегда-всегда?
— Чего? — снова хлопнул мяч о стену, а я повторила:
— Дружить давай, — и сбежала.
— Ты куда, дурочка?! — понеслось вслед.
— Сейчас, подожди!
Я убежала в свой сад, где лежала кучка спелых груш. Мама каждый день заставляла меня их собирать, и я складывала урожай горкой на клетчатый плед, греться на солнышке. Я оттянула подол розового платья, накидала туда несколько самых крупных плодов и побежала обратно. Демид был такой худой, что мне, наверное, неосознанно захотелось его накормить.
А может, я просто подлизывалась? Не знаю.
— Что это? — Демид смотрел на меня, как на чокнутую, а я улыбалась во все свои молочные зубы, один из которых немилосердно шатался.
— Груши.
— Клёвые.
— Ешь! — я скинула груши на кривой столик в его дворе и требовательно топнула ногой. — Они вкусные.
— А ты точно дурочка, — хохотнул очень взрослый восьмилетка, но грушу всё-таки взял.
Так мы стали самыми лучшими на свете друзьями. Друзьями, которые через шесть лет превратились в заклятых врагов.
Выныриваю из тяжёлого марева воспоминаний и всё ещё слышу, как за Демидом захлопывается дверь. Резко, с громким хлопком, от которого трясётся косяк и тонким слоем осыпается с потолка штукатурка. Я всё ещё вижу мелкие белые крупинки, которые летают в воздухе. В комнате бардак, а в ушах те самые слова: «Ты дурочка». И правда, дурочка, если трачу бесценные секунды своей жизни на воспоминания о Лаврове, который не стоит ничего, даже того, чтобы на мгновение появиться в моих мыслях.
Может быть, всё-таки переехать к тёте Нине? Эта мысль не покидает меня с того самого момента, как увидела Демида в столовой. Но не будет ли это значить, что испугалась и капитулировала? Снова. Позорно сбежала, признавая победу за Лавровым? Ох…
Беру телефон, нахожу номер лучшей подруги, которая осталась в Красновке, и пишу короткое сообщение:
SOS!!!
Верная Юлька отзывается сразу.
Аларм-аларм! Приём! Центр спасения на связи!
И батарея тревожных смайликов.
Лавров здесь. Юля! Он здесь!!!
Юля — единственная, с кем могу обсудить Демида — мы с самого детства вместе, и всему, что творил Лавров, она прямая свидетельница.
Подруга набирает сообщение, строчка то дрожит на экране, то исчезает, и всё-таки подруга не выдерживает и звонит.
— Подожди, я не ослепла? Ты именно это имела в виду? Где «здесь»? Ты о Демиде Лаврове, гаде и засранце? О нём?
Тараторит, слегка картавя, не даёт слова вставить. Опираюсь попой на край стола,
