подписан, узнаю последние три цифры.
С папашей не договорился, решил через меня действовать, Павлов? Этот трюк не пройдет, неужели так и не дошло? Неохотно снимаю трубку.
— Тебе, мелкий говнюк, жить надоело?
Ничего себе заявочки!
— Я тебя живьем закопаю, понял?! Где она?
— Она? — удивляюсь. — Кто она?
— Моя дочь, сукин ты сын.
А, за это ты мне ответишь, Павлов.
— Почем мне знать? Я к вам в няньки не нанимался, — хмыкаю, а на деле до меня доходит… где она.
— Я от вашей забегаловки камня на камне не оставлю! И если ты думаешь, падаль, что сможешь меня шантажировать, то спешу развеять твои сомнения. Ты мне ее сам привезешь. Привезешь сегодня до полуночи, — убедительно, ни на йоту не сомневаясь, что так оно и будет, произносит.
— А если нет?
— То я тебя из-под земли достану, щенок. Достану, чтобы снова закопать.
Он отключается, а гоню, что есть мочи. Выжимаю педаль на полную, лихо закручивая руль на поворотах, чтобы уже через несколько минут остановится напротив «офиса» Мурчика.
У старого совсем башню сорвало! Это ж надо было отчебучить! Умыкнуть девчонку! Я разъярен, прохожу мимо секретарши, не внимая на ее вскрики.
Что? Нельзя, говоришь? Босс занят? Ничего, дорогая, потом доделает свои «дела».
Пинком открываю дверь, залетаю в кабинет. Он один, и как всегда без света. Хлопаю рукой по стене, чтобы развеять этот гребаный мрак.
— Ты что творишь? — становлюсь напротив него, а он только невинно тянет лыбу.
— Петр Алексеевич, он сам! Я пыталась остановить, но он не стал слушать! — позади тявкает секретарша.
— Поди, Мариночка! — машет ей рукой, и она, еще раз встревоженно оглянувшись на меня, покидает кабинет, тихо прикрыв за собой дверь.
— С чего столько шуму, сынок? Вот, Мариночку мне напугал.
Ему смешно. Ему определенно точно доставляет удовольствие, когда все вокруг мечутся, как подорванные по его прихоти.
— Где девчонка? — требую ответа, упираясь кулаками об стол.
Мурчик лениво крутит стакан с горючим в руке, неспешно цедит, наслаждаясь букетом, точно сомелье, задумчиво размышляя:
— Удивительные нотки шоколада. Послевкусие такое… — щелкает пальцами, подбирая слова, — сладостное. Плеснуть?
— Обойдусь, — коротко отвечаю. — Где девчонка?
— Что ты заладил, — с громким стуком ставит стакан на стол, морщась, — где, где. Отдыхает, малышка.
— Что ты задумал? — заглядываю в его глаза, но вижу лишь насмешку. — Павлов не станет с тобой играть в игры. Ты слишком далеко зашел.
— Это они… Они слишком далеко зашли! Думали нагнуть меня! Кинуть с Лавровым хотели!
Это его разборки. Его — не мои. Но, так или иначе, я уже втянут. Павлов ударит сперва по слабому звену. По мне. Я и подавно не слабак, но у меня есть совесть, а для этого мира это слабость, которой не брезгуют пользоваться.
— Девчонка останется здесь, сынок. Нравится тебе или нет. И если Павлов мне не уступит, то ее пустят по кругу. Видел ее? — хитро ухмыляется. — Хороша чертовка!
Рука сжимается в кулак. С этим человеком у меня нет ничего общего кроме крови. Крови, от которой я бы с превеликим удовольствием отказался.
— Пусть будет по-твоему, — словно соглашаюсь я, между тем в голове строя план.
— Вот и славненько. Договор дороже денег, сын, — притворно журит пальцем. — А чтоб тебе в голову всякая дурь не била, посидишь у меня часок.
Скрипнув зубами, сажусь напротив, вытягиваю ноги и складываю руки в замок, упершись в него глазами. Не потому что смирился, а чтобы усыпить бдительность. Мы переглядываемся некоторое время, ведя молчаливую борьбу. Говорить ему ничего не стану. Все уже было сказано. Грубо, доходчиво и честно.
Он виновен в смерти матери. Он. Из-за своего мерзопакостного характера, из-за бараньей упертости и неумение идти на уступки, даже ради своих близких.
— Мать тебя всегда баловала, — начинает он свою любимую шарманку. — Любила подтирать вам задницы. Вырастила мне наследничков. Один дурачок, который даже не может со шпаной разобраться, а второй юрист, чтоб тебя, — он пьет прямо из бутылки, залпом. — Ручкой по бумаге сидит шерстит.
Он еще долго балаболит, разглагольствует, сетует. Ворошит прошлое, жалеет себя, пока, в конце концов, не выдыхается. А я терпеливо жду, пропуская все колкости мимо ушей. И дожидаюсь. Когда он настолько пьян и расслаблен, что почти не соображает, резко подрываюсь и, одним ударом головы об стол, вырубаю его. Спасибо что научил, папочка!
Выхожу из кабинета, приказывая секретарше:
— Босса не тревожить.
И она, не смея ослушаться, смиренно кивает, вновь утыкаясь в компьютер. Правильно, пасьянс куда важнее босса.
Спускаюсь в подвал без проблем. Никого нет. Помнится, именно здесь творились разного рода бесчинства.
Нахожу нужную дверь и, не мешкая, открываю. Странно, никого нет. Оглядываюсь.
— Получай! — выскакивает белобрысое недоразумение, а после на мою голову обрушивается удар.
Боль оглушающая, я практически потерялся в пространстве. Перед глазами все плывет. Нащупываю слепо стенку, пытаясь из последних сил удержаться, но ноги предательски не держат, и я оседаю на пол.
Соня
Место, в котором я прихожу в себя — наводит ужас. Обшарпанные стены, маленькое окошко под самым потолком с ржавой решеткой, холодный цементный пол и мигающая лампочка. Здесь есть лишь койка, на которой я лежу. Ее пружины больно впиваются в спину, и, похоже, я утратила способность двигаться, так все затекло.
Шутка ли это?
Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь вбежал с камерой и громко заверещал: «Розыгрыш!». Но, вероятно, это только насмешка судьбы.
Кому и зачем я понадобилась? Что сделала такого, чтобы заслужить чью-то немилость?
И я вспоминаю… Вспоминаю, как в первом классе одной девчонке дала обидное прозвище, как в седьмом другой отрезала волосы на спор, как в одиннадцатом у третьей отбила парня, который был мне и даром не нужен. Но все это мелочи… Детские капризы, подростковые бунты.
А может дорогу перешла вовсе не я?
Отец…
Возможно ли это? За все мои двадцать лет жизни не происходило ничего подобного. Я была абсолютно вольной пташкой. Мне не было нужды прятаться и выжидать.
Встаю с кровати. Прохожусь по комнате, дергаю решетку но, зараза, только выглядит хилой. Эту хитрицу мне не вырвать.Добираюсь до двери, касаюсь ручки (ну, а вдруг?), тяну на себя.
Заперто!
— Черт!
