Лусиан вновь подтянул к себе гитару, чтобы переложить поэтичные слова на музыку. Однако Хели, бросив ему предупреждающий взгляд, несколько выспренно произнес:
— Ничто так не убивает творческую работу, как мещанская уединенность вдвоем. Мы, художники, должны быть свободны — свободны!
— Ты говоришь вздор. — Амелия подошла к отцу и села на ручку его кресла — Папа, если ты любишь Дуню, верни ее! Я отвезу тебя к ней.
— Я отвезу его, — запротестовал разозленный не на шутку Хели.
— Верни ее, папа, или откажись от нее и дай ей уехать!
Но в любом случае ты должен поговорить с ней — спокойно и доброжелательно.
Тео молчал. Он раздумывал. А затем неожиданно воскликнул:
— Кто, черт побери, этот Генри?
— Вот и выясни это, папа.
Однако Тео и не думал ехать за Дуней. Он отправился в мастерскую, дабы окунуться в пучину своего творчества. Перед ним на мольберте — большая пустая поверхность, девственно-чистая, создающая впечатление неприкосновенности. Но он красками, кистями, мазками нарушит ее, пока она не станет напоминать ветхую, покоробившуюся стену, с вырезанными на ней таинственными руническими письменами [4].
Послание из глубины веков.
Так виделось ему его будущее произведение.
— Экспрессионистская абстракция, — произнес сзади чей-то голос.
По комнате распространился запах кожи и пота, нельзя сказать, что неприятный, просто несколько странный для его мастерской. Напоминавший о салунах и ковбоях из вестернов.
— Это ты, Лусиан.
Тео не понадобилось даже поворачиваться, он узнал говорившего по запаху.
— Мне нравится твой стиль, — продолжал Лусиан. — Я был на твоей выставке в Берлине. Настоящий класс. Невозможно объяснить. Заставляет мечтать, пробуждает воспоминания: думаешь о катастрофах и несчастной любви.
— Черт возьми! — Тео поразили слова юноши. — Не слишком ли мрачно для тебя?
— Нет, совсем нет. Лишь в темноте у меня появляются светлые мысли.
— Надеюсь, ты живешь не как пещерный человек?
— У меня лавка в полуподвальном помещении, довольно сыром, со студией звукозаписи. Для меня и моих друзей, музыкантов. Там целый день горят неоновые лампы, и вообще весьма неуютно. Поэтому мы развесили повсюду цветные лампочки и тексты наших песен.
Тео вытер кисти, сел на один из шатких стульев и кивком предложил Лусиану занять другой. У него появилось желание поговорить с юношей. Он ему нравился. В глазах Лусиана светились ум и лукавство. Романтик в джинсах и кожаной куртке. Наполовину Айхендорф [5], наполовину Тарзан.
— Слышал что-нибудь о Каналетто? — приготовившись к худшему, начал Тео.
— Бернадетто Белотто, прозванный Каналетто. Конечно. Восемнадцатый век. Больше всего любил писать Дрезден и Венецию. Его дядю, тоже художника, звали Каналом, поэтому он и стал себя называть: Каналетто — маленький Канал.
Тео громко рассмеялся: оказывается, этот красавчик Максим оказался не так уж и не прав.
— А ты мне нравишься, — произнес он, протягивая руку Лусиану. — Есть в тебе что-то от тети: непоседливость и любознательность. Какой-то налет дерзости. Непочтительности. И несмотря на это — а вернее, как раз поэтому — ты мне нравишься. Ты тот, кого я хотел бы иметь своим сыном, хотя ты, вероятно, — тут Тео погрустнел, — никогда не будешь принадлежать к моей семье.
— Ну, не каркай, дядя Тео. — Лусиан встал и потянул его за собой. — Давай съездим к тете Дуне. Посмотрим, сумеет ли она нам противостоять.
— Нет, нет, — запротестовал Тео. — Лучше мы не будем этого делать.
— И кто знает, — бодро заключил неунывающий Лусиан, — может, это просто какое-то недоразумение.
Вторично за этот день Теобальд ехал по исторической долине Ремса с теми же мятежными мыслями, что владели когда-то крестьянами, сражавшимися на этой дороге с герцогом Ульрихом.
Только на сей раз он ехал на такси, что было чертовски дорогим удовольствием. Однако ему не оставалось ничего иного. В его доме каждый был занят самим собой. Амелия с Максимом уединились, не заботясь более о его проблемах. Хели наверняка находился у педикюрши. Во всяком случае, его нигде не было видно. Участие в его судьбе принимал лишь этот юноша из Берлина, этот Лусиан. Но у него не было машины.
На этот раз они ехали не в Людвигсбург, а дальше, в Штутгарт. Предприимчивый Лусиан предварительно позвонил в отель: да, герцог Ленокс вместе с двумя гостями все еще находится в баре.
Однако, когда они прибыли, Дуня уже давно уехала, а герцог Генри отправился почивать.
Помимо воркующей парочки в баре сидел еще один посетитель, пожилой господин. На табурете у стойки. Перед ним стоял стакан виски, в зубах дымилась сигара. Похоже, это был Грунер-Гросс, учитель Дуни. Тео имел с ним мимолетное знакомство: как-то они встретились на одном из вернисажей. Бородка и седые волосы. Тео не выносил его, считая слишком лощеным, этаким перезревшим героем-любовником из французской комедии. Он напоминал покрытый глазурью фарфор, которым, собственно, и занимался. И конечно, Дуня в юные годы сходила по нему с ума. Девичье увлечение. И где — в Париже? Он не привозил ее в Людвигсбург? Возможно, как-нибудь и было.
Тео заговорил с ним, очень вежливо, и представил Лусиана как племянника Дуни. Он не смог скрыть волнения, напомнил о предстоящей свадьбе и позволил себе удивиться: почему вдруг именно сейчас всплыл этот договор — столь поспешно — и что вообще все это значит.
У пожилого господина, с трудом вырвавшегося из глубочайшей задумчивости, холодным блеском сверкнули глаза. Похоже, он ревновал.
— Разумеется, я в курсе, — ответил он. — Но, видите ли, эта свадьба… Дуня ведь еще не решила окончательно. Ну хорошо, дело обстоит следующим образом: герцог Генри должен завершить все в течение трех недель. Затем он покидает Шотландию на год. Едет в Америку к своему племяннику, единственному наследнику…
— Послушайте… — Лусиан прервал его на полуслове. — Какое нам дело до семейных отношений этого вашего герцога?
Ему надоела болтовня. Кроме того, этот старикашка с заскоком не обращал на него никакого внимания. Видимо, кожаная куртка и конский хвост не соответствовали его представлениям о возвышенном мире искусства.
— Моя тетушка собирается выходить замуж.
Поэтому я и приехал сюда по ее просьбе. Мне только непонятно, для чего она откалывает такие номера!
Грунер-Гросс обратил наконец на него свой взор, вздернул брови и произнес:
— О племяннике Дуня мне вообще ничего не рассказывала.
Последовала длительная пауза.
— Вы, вероятно, приехали из Восточного Берлина. Пренцлауэрберг или что-то в этом роде?
— Крейцберг. — Лусиан состроил высокомерную мину. — У вас какие-то предубеждения, так?
Атмосфера сгущалась, грозя привести к взрыву.
Теобальд выпил одну за другой две порции виски, залпом. Он не выносил алкоголя и потреблял его очень мало. Ему хотелось, чтобы рядом с ним сейчас находился Хабердитцель в качестве моральной поддержки и приверженца решительных мер. Тео немного смущало присутствие юноши с именем греческого поэта и манерами последнего бродяги. Впрочем, можно было бы умерить его пыл.
— Как получилось, — поинтересовался Теобальд, — что ваш друг герцог Генри надумал все так внезапно?
— В Черном Замке случилось ЧП в фарфоровом зале, — высокомерно ответил высокий пожилой господин. — Произошел пожар. Пытались спасти бесценные чашки и тарелки, что, впрочем, удалось. Лишь некоторые экземпляры получили повреждения. Их следует реставрировать, а это может не каждый. Дуня как раз из тех, кто может. Ну, а поскольку герцог Генри решил вернуть племянника домой, он хочет привести все в порядок.
— Действительно никто, кроме Дуни, не может провести реставрацию? — недоверчиво спросил Теобальд.
Он питал сильное подозрение, что так называемый Грунер-Гросс желает расстроить свадьбу.
— Только Дуня, — убежденно ответил профессор по росписи фарфора. И затем, добродушно похлопав Тео по плечу, добавил: — Видите ли, коллега, ведь вы можете жениться и через пару недель, не так ли?
