— Слоан, у нас ничего не выйдет. Мне кажется, мы оба это понимаем. Я должен быть один. Я сейчас не в той ситуации, когда можно строить отношения.
Она поднесла дрожащую ладонь ко рту, и мне захотелось закричать, что все это ложь. Я хотел подойти к ней и поцеловать. Сказать, что все это чушь. Умолять простить меня за то, что не оправдал ее ожиданий, за то, что не могу ее защитить. Но вместо этого я взял гостиничный телефон и набрал Зейн.
Удивительно, но я был так спокоен. Так собран и безразличен.
— Зейн, я нашел ее. Она здесь. Можешь, пожалуйста, спуститься ко мне?
Слоан прислонилась спиной к стене. Она не моргая смотрела на меня. По лицу бежали слезы. Такер тоже глядел на меня и скулил, будто плакал вместе с ней.
— Зейн отвезет тебя в аэропорт, — сказал я, сунув телефон в карман. — Я куплю тебе билет. Эрни тебя встретит. И еще, — добавил я, будто только что вспомнив, — можешь забрать Такера себе? У меня нет на него времени.
Он о ней позаботится. Она не останется одна.
Я отдал ей последнюю частичку своего сердца.
Она с ужасом смотрела на меня.
— Как… как ты мог?
Но мне не пришлось отвечать. В дверь постучала Зейн, и я впустил ее.
Она зашла и в замешательстве посмотрела сначала на меня, потом на нее. Слоан в слезах. Я невозмутим с виду, но плачу внутри.
— Увези, пожалуйста, Слоан в аэропорт, — сказал я. — Первый класс до Бербанка. Себе тоже возьми билет и проводи ее до самого трапа.
Я почувствовал на себе неодобрительный взгляд Зейн, но не видел его, потому что не мог отвести глаз от Слоан. Я смотрел на нее в последний раз и не хотел отворачиваться, хоть и видел в ней горькую ненависть.
Слоан позволила Зейн взять ее за руку и вывести из номера.
Дверь за ними захлопнулась, я упал на колени, и мир вокруг меня сжался, он начал душить меня и сгорать.
Час спустя из гостиницы вышла Лола в моей фланелевой рубашке и шляпе Джессы, которая защищала ее остриженную голову от фанатов и папарацци, ожидающих нашего появления на улице. Я оседлал ее мотоцикл, она устроилась позади меня, и мы поехали в реабилитационный центр, находящийся в часе езды от отеля.
Можно было, конечно, поехать на такси. Или вызвать тонированную машину. Или попросить Зейн отвезти нас. Но я хотел опередить папарацци, чтобы скрыть от них пункт нашего назначения. Я пошел на это осознанно, зная, что Слоан обязательно увидит снимки в таблоидах и они станут последним ударом по уже нанесенной мной смертельной ране.
Я вспомнил страх в ее глазах в гараже отца и как клялся больше не садиться на мотоцикл.
Последнее из моих обещаний нарушено.
Я поселил Лолу в отдельную палату, оставил администратору центра номер своей кредитки и попросил Эрни прислать им соглашение о неразглашении данных. Купил себе новый телефон и, вернувшись в гостиницу, заблокировал номер Слоан. Стер все ее сообщения и фотографии. Удалил ее в социальных сетях. Все следы. Я не знаю, где она сейчас живет, и в минуту слабости не смогу найти ее в один клик.
Когда последняя связующая нас нить оборвалась, я будто слетел с катушек.
Начал громить и ломать все вокруг. Швырнул лампу, перевернул стол и пробил в стене дыру. Напился. До беспамятства, до бесчувствия.
Когда Зейн, словно призрак, развеяла окутавший меня туман, я сидел в разнесенном мною номере, прислонившись спиной к шкафу, с пустой бутылкой в руке и тряпкой, намотанной на разбитые в кровь костяшки.
Она присела и сняла пропитавшееся кровью полотенце. Я равнодушно смотрел на ее действия. Зейн невозмутимо, как умеет только она, покачала головой.
— Да уж, выглядит не очень. Вставай. Поедем в больницу.
Когда в кабинет вошел врач с планшетом, я даже не помнил, как Зейн меня сюда привезла.
Врач вывел на монитор рентгеновский снимок моей кисти. Все еще пьяный и полусонный, я сидел на краю застеленной бумажной пеленкой кушетки и вяло смотрел перед собой. Ноздри щипал запах спирта для растирания.
— Перелома нет. Сильный ушиб, но рука цела. Приложите лед, примите ибупрофен, и через несколько дней будете как новенький.
Зейн недовольно помотала головой.
— Нет, док. Все же перелом, кажется, есть. Думаю, пару недель руку не стоит тревожить. К тому же налицо сильное истощение и обезвоживание. Наверняка вы еще что-нибудь упустили из виду. — Она кивнула на планшет. — Нам нужно медицинское освидетельствование. Чтобы было что предъявить звукозаписывающей студии, потому что некоторые концерты все же придется отменить.
Мужчина поднял на нее глаза, и они молча обменялись взглядами. Потом посмотрел на меня и, видимо, увидел на моем лице усталость, отчаяние в глазах и трещину в сердце.
— А знаете, вы правы. Кажется, проксимальная фаланга сломана. Забавно, что я не заметил сразу. Сейчас все напишу.
Зейн собрала мои вещи. Позвонила куда нужно и переговорила с кем надо. Интоксикация переросла в похмелье, а потом в боль от осознания того, что я потерял. Я поклялся прочувствовать каждую секунду.
Перелет обернулся настоящей пыткой. Я остался наедине со своими мыслями и похмельем. Невозможно даже было надеть наушники. Музыка раздирала душу. Казалось, каждая песня — о ней. Каждая строчка. От запаха кофе, исходящего от тележки с напитками, на глаза навернулись слезы.
Как только самолет приземлился, позвонил Эрни. Я ответил, не здороваясь с ним.
Он шумно вздохнул в трубку.
— Подружки на гастролях…
Я невольно засмеялся.
— Должно быть, нелегко всегда быть правым.
— На этот раз, друг мой, я бы очень хотел ошибиться.
Тяжелее всего далась дорога из Дулута в Или с отцом. Долго, молча, напряженно, с осуждением. Заехав в гараж, отец поставил машину на ручник, но выходить не стал. Он держался за руль и грустными глазами смотрел на мою перебинтованную руку.
— Прости, пап, — сказал я, обхватив руками голову.
Он взглянул на меня. На его
