Её ладонь обхватывает мою шею сзади, она снова целует меня в щёку и вдыхает. — Я тоже, Эйден.
* * *
Я вхожу в дом, будто в трансе. Абсолютно вымотанный.
Вот вам и вечер-свидание.
Грёбаный ад.
Я поворачиваюсь к Фрейе и замечаю, что она осторожно наблюдает за мной, будто ждёт, что я взорвусь.
— Ты… — она впервые в истории мира вешает свои ключи на отведённый для них крючок. Когда она так делает, сразу ясно, что что-то не так. — Ты хочешь поговорить об этом?
Я качаю головой.
— Нет. Мы можем включить фильм, поесть торт…
— Эйден, — мягко говорит Фрейя. — Думаю, нам лучше закончить на сегодня. Ужин был изумителен. А торт можно поесть утром с кофе…
— Нет, — я распахиваю холодильник, зная, что я давлю, и что не стоит этого делать. Но я чувствую себя как наш с мамой старый драндулет. Мы назвали его Херби — иногда мама шутила, что ей боязно гасить двигатель, потому что она не уверена, заведётся ли он вновь. Если я сейчас остановлюсь, то не знаю, что случится. Что бы там ни было, я не хочу сейчас это делать. Я не могу справиться с чем-то ещё. Мне нужна Фрейя в моих объятиях. Мне нужно закрыть глаза и вдыхать её лимонно-солнечную сладость, чистый свежий запах свежескошенной травы. Я хочу представлять лето на нашем заднем дворе и сбежать из этого места, где так больно, бл*дь.
— Мишка, пожалуйста, — мягко говорит она. — Давай просто…
— Он мой п-папа, — выпаливаю я, поставив торт. Мои руки трясутся, а колени едва не подкашиваются, и я опираюсь на кухонный шкафчик.
— Что? — с неверием переспрашивает она. — Кто, Эйден?
— Том. Он устроился на эту работу, чтобы видеть меня. Он мой отец, бл*дь.
Фрейя выпучивает глаза, опускаясь на стул.
— Я… О Господи, Эйден.
Волна холодной тошноты проносится по мне, когда шок начинает отступать, и правда откладывается в сознании. Меня вот-вот стошнит. Повернувшись, я спешу по коридору в нашу спальню, а дальше в прилегающую ванную. Я успеваю как раз вовремя и опустошаю свой желудок, приступ за приступом. В какой-то момент мои глаза влажные не только от рвоты, но и от слёз. Чёртовы слёзы.
Фрейя не отстаёт от меня, опускается на колени. Она прижимает прохладное влажное полотенце к моему лицу, как делает всегда, когда меня тошнит. Выступает ещё больше слёз, пока я провожу руками по своим волосам и дёргаю.
— Чёрт, Фрейя. Он… Он…
Я содрогаюсь в сухом рвотном позыве, затем сплёвываю, чувствуя, что тошнота наконец-то начинает отступать.
Её ладонь мягко проходится по моей спине.
— По одному вдоху за раз, Эйден. По одному вдоху за раз.
Захлопнув крышку унитаза, я приваливаюсь к шкафчику с раковиной и тяжело вздыхаю.
— Прости, — шепчу я, открывая глаза и глядя на неё.
— За что? — тихо спрашивает она. — За что ты извиняешься?
Кое-как поднявшись и повернувшись к раковине, я включаю воду и умываю лицо, полощу рот.
— Просто это такой бардак, Фрейя. После всего, с чем мы имели дело в последние несколько… месяцев… — мой голос срывается, когда я смотрю на кое-что. Мой мозг отказывается признавать, что видят мои глаза.
Косметичка Фрейи стоит у раковины, и хаотичная, красочная масса контейнеров и кисточек распространяется по всей поверхности шкафчика. А внутри открытой косметички блестящий блистер из фольги отражает потолочное освещение. Противозачаточные. Двух таблеток не хватает. Выпиты.
Я моргаю, ошеломлённый.
— Фрейя, это что?
Фрейя поднимается на ноги, встает позади меня и прослеживает за моим взглядом. Её тело делается неестественно неподвижным.
— Эйден, это не то, что ты думаешь…
— Тогда что это? — я поднимаю взгляд и встречаюсь с ней глазами в зеркале. Подмечаю её потрясённое выражение, виноватый взгляд. Уже второй человек за последний час, который смотрит на меня так. — Ответь мне, — тихо говорю я.
— Противозачаточные, — шепчет она, стирая слезинку.
Это так остро и больно, слышать, как она это говорит. Понимание не только того, что ребёнка пока нет, но она его и не хочет. Когда? Почему? Как всё изменилось так сильно?
— Почему ты мне не сказала? — выдавливаю я.
Она нервно сглатывает.
— Я собиралась сказать сегодня. Просто… не хотела тебя ранить.
— И ты подумала, что если скрыть, то это меня не ранит.
Слёзы катятся по её щекам.
— Я пыталась найти правильные слова. Я беспокоилась, что ты подумаешь о худшем.
— А именно?
Она стирает слёзы.
— Я думала, ты будешь беспокоиться, что я сомневаюсь в нас, или каким-то образом будешь винить себя, но я просто хочу времени только с тобой. Наконец-то, после стольких дерьмовых месяцев мы снова близки, мы налаживаем связь. Когда у меня начались месячные, я с шоком поняла, что испытала облегчение. Такое сильное облегчение. Потому что я могла думать лишь об одном — у нас всё так хорошо. И теперь у нас есть время насладиться этим. Если бы я сразу забеременела, то это время быстро оборвалось бы с появлением ребёнка.
— Ты сделала это за моей спиной.
Фрейя прикусывает губу
— Прошло всего два дня. Я собиралась сказать тебе сегодня.
— Сегодня. Серьёзно, Фрейя?
— Да. Я клянусь…
— Всё это бл*дское фиаско началось из-за того, какой несчастной ты была, какой отгороженной чувствовала себя, когда я не рассказывал тебе всего, что происходит в моём мозгу, и вот что ты делаешь сама? Ты не можешь сказать мне, что больше не хочешь ребёнка…
— Нет, — быстро говорит она, глядя мне в глаза. Она делает шаг ближе, но я отодвигаюсь, ударяясь спиной о стену, отчаянно желая избежать прикосновений. Фрейя как будто чувствует это и отходит, давая мне пространство. — Просто не сейчас. Я хочу завести с тобой ребёнка, Эйден. Очень, очень сильно, и если бы мы забеременели, само собой, я была бы счастлива. Но просто я осознала, что как только мы станем родителями, всё, это навсегда, пути назад не будет… я выросла в большой семье, я знаю, что это тяжело. Просто казалось, что нам не помешает получить ещё немного времени только для себя, пока не появился ребёнок.
— Но ты не могла сказать мне. Ты не могла спросить, что я думаю, и поговорить со мной?
Её плечи опускаются.
— Эйден, я не хотела… причинить тебе боль, — её голос звучит слабо. Её обвинение ещё слабее. — Разве ты не понимаешь?
— О да. Я очень хорошо понимаю. Именно за такие мотивы ты меня и песочила, — я отталкиваюсь от стены и иду к ней. — Что, по-твоему, я делал последние шесть месяцев? М? Утаивал сложную правду ради забавы? — я
