– Вы, наверное, ужинаете здесь? – спросила она.
– Да. И я так понимаю, что все, кто остался, – тоже.
Она огляделась. Когда она заговорила, в ее голосе звучало такое разочарование, что у меня чуть слезы на глаза не навернулись.
– Летела как на крыльях. Мне в голову не приходило, что он может не появиться. Его мать, должно быть, как-то пронюхала и отговорила его.
– Не понимаю, как это могло произойти. Томми не говорил мне, что ты придешь, и, думаю, остальным не сказал тем более.
Она оставалась еще совсем недолго. Когда Арабелла принесла стопку тарелок из их маленькой кухоньки, с шумом поставила ее на стол и принялась раскладывать салфетки, Эдит пришлось признать поражение.
– Мне пора, – сказала она невозмутимой и непреклонной хозяйке. – Спасибо. Приятно было снова повидаться.
Арабелла молча кивнула, радуясь, что наконец от нее избавится, но Томми поймал ее в дверях.
– Не знаю, что случилось, – сказал он. – Прости, мне очень жаль.
Эдит слабо улыбнулась:
– Ладно. Может быть, просто не суждено.
Она поцеловала его и ушла. И хоть она и притворилась, что смирилась с судьбой, она продолжала думать, что кто-то спугнул ее удачу. И она была права.
Уже совсем поздно вечером, когда, вопреки своим привычкам, я в кои-то веки помогал убирать со стола, я случайно слышал через дверь разговор, происходивший на кухне.
– То есть как? – спрашивал разгневанный Томми.
– Как я сказала. Я решила, что будет нечестно устраивать ему засаду, ведь мы же вроде бы его друзья.
– Если ты действительно так подумала, почему ты не сказала Чарльзу и не позволила ему самому принять решение?
– Я могу задать тебе тот же самый вопрос. Томми был явно очень расстроен:
– Потому что я не уверен, что он сам знает, чего хочет.
В голосе Арабеллы было трудно различить хоть крупицу сожаления.
– Именно. Вот поэтому я и сказала его матери.
– Тогда ты просто стерва.
– Может быть. Подождем месяцев шесть, и тогда скажи мне, что я не права. А теперь неси в комнату сливки и не пролей.
Я не мог и дальше притворяться, что все еще собираю грязные тарелки, и потому вошел в кухню – и не застал и следа разногласий.
– Как это мило с твоей стороны, – сказала Арабелла, мягко освобождая меня от моей ноши.
Моя жена отказалась высказывать мнение об этической стороне происшедшего.
– Только не поступай так со мной, – сказала она, и я согласился.
Но я не стал бы упрекать Томми. Более того, я думаю, он поступил, как настоящий друг, только ему не хватило твердости. Я бы очень не хотел оказаться на его месте. Я не упомянул слова Арабеллы про шесть месяцев, наверное, потому, что я все еще не желал об этом задумываться.
* * *
Несколько дней спустя Эдит проснулась и обнаружила, что стоит над унитазом и ее рвет. Должно быть, она пробралась туда на ощупь в полусне и пришла в чувство только тогда, когда ее начало выворачивать. Когда наконец ей стало казаться, что она избавилась уже и от самого желудка, она смогла остановиться, отдышалась и села. Саймон подошел к двери, прикрывая рукой телефонную трубку. Он спал голым, и обычно один взгляд на его божественное тело поднимал ей настроение и настоящее начинало казаться довольно-таки безоблачным, но в то утро она осталась глуха к его мускулистому очарованию.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он, хотя вопрос был явно излишним.
– Я думаю, это все креветки, – сказала она, так как прекрасно помнила, что он предпочел суп.
– Бедняжка. Ну ладно, теперь-то они тебе уже не страшны. – Он улыбнулся, протянул ей трубку и почти беззвучно произнес: – Твоя мать звонит, – состроив при этом комичную рожицу.
Эдит кивнула и протянула руку за телефоном.
– Я сварю кофе, – сказал Саймон и ушел на кухню.
Эдит вытерла рот и привела в порядок мысли.
– Мама? Нет, я была в ванной.
– Так это тебя так тошнило? – спросила миссис Лэвери на том конце провода.
– Ну не знаю, кого еще.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Мы вчера ходили в одно дурацкое место в «Эрлс Корт», которое открыл этот неудавшийся актер, знакомый Саймона. И я взяла креветки. Не в себе, наверное, была.
– Я только подумала, что ты выглядела неважно, когда я последний раз тебя видела.
Эдит сопровождала мать на прошлой неделе в бесплодных поисках шляпки. От одного этого кто угодно позеленеет, но она ничего не сказала.
– Так ты не болеешь?
– Определенно нет.
– Ты бы ведь сказала мне, если бы это было… что-то такое, правда?
Эдит прекрасно знала, что дважды подумает, прежде чем доверить матери хотя бы список покупок, не говоря уже о более важной информации, но вдаваться в это сейчас не имело смысла.
– Ну конечно же. Последовала пауза.
– И наверное, ничего нового? Про… все…
– Нет.
– Ах, милая.
Как бы этот разговор ее ни раздражал, Эдит было жаль мать. Она была вынуждена признать, что миссис Лэвери, пусть ее жизненные ценности и были пусты и меркантильны, испытывает совершенно неподдельные чувства. И в частности – горькое сожаление.
– Ты же не… предпримешь никаких необдуманных шагов, да?
– Каких шагов?
– То есть… ты же не станешь сжигать мосты, пока не будешь до конца уверена…
Эдит уже привыкла, что ее мать обладает почти безграничным запасом клише, так что ей даже без переводчика было понятно, о чем они сейчас говорят. Как ни странно, но этот вопрос помог Эдит сконцентрироваться на проблеме. Заканчивая разговор, она уже знала, что пришло время действовать.
Была суббота, обычно эти дни бывали тихими и приятными, они с Саймоном читали газеты, обедали где-нибудь в городе, а вечером шли в кино или ужинали на кухне у друзей где-нибудь в районе Уондзуорт, но одеваясь, Эдит уже знала, что сегодняшний день она проведет совсем иначе. Она подобрала одежду тщательно, обдумывая каждую деталь – будничный сельский костюм, добротный, благопристойный, неброский, те самые юбка и жакет из джерси, от которых она так пылко отреклась совсем недавно. И так же как в тот день, когда она собиралась на дефиле, она снова обратила внимание, что две ее жизни требуют двух совершенно разных стилей одежды. Какая-нибудь герцогская дочь может позволить себе накупить одежды в «Воядж» и одеться на званый ужин в Шропшире, как проститутка, все только похвалят ее аристократическую эксцентричность. Но Эдит такое не сойдет с рук. Если бы она посмела одеваться по-лондонски за городом, для всех знакомых Чарльза это только послужило бы подтверждением ее дурного воспитания. Когда она вошла в кухню, Саймон удивленно поднял на нее глаза:
– Ничего себе! Ты выглядишь так, будто собралась на прослушивание для «Сенной лихорадки»[50].
