Банан ничего не ответил, он смотрел в небо, пытаясь прочитать странную надпись, будто сотканную из появившихся облачков.
В зарослях раздался шум — кто-то ломился сквозь них, пытаясь выбраться напрямую к берегу.
Надя села и потянулась за майкой.
Потом быстро надела шорты.
— Тут никого нет! — сказал Банан.
Из зарослей выскочил Марко. У него были совершенно безумные глаза.
— Там! — закричал он, — там!
— Нет, — сказала Надя, — я тебя прошу!
Банан быстро зашагал к зарослям.
«Это не рай, — думал он, — это что-то совсем другое…»
В зарослях было темно и сыро после недавно прошедшего ливня.
Марко подошел к морю и начал смотреть вдаль, будто пытаясь вымыть соленой и горькой водой из памяти въевшуюся в нее картину: мертвое тело, свисающее головой вниз с верхушки большого старого дерева, растущего в центре небольшой поляны, что находится в самой глубине этого необитаемого и такого тихого острова.
Тень под брюхом Белого Тапира светлела, хотя ночь еще не поползла к рассвету.
Даниэль поморщился.
Он не любил, когда дела шли не по плану.
Вот дождь — это по плану. Он просил бога, и тот ему ответил.
А значит, Вилли не долетит до острова. Даниэль не знает, что с ним будет, но Вилли не долетит до острова и не найдет Белого Тапира.
Ливень начал стихать, громовые раскаты ушли в сторону, да и молнии сверкали уже вдали от острова, а вскоре лишь редкие капли продолжали падать на землю сквозь ветви большого старого дерева, под которым стоял Белый Тапир.
Тут Даниэль и заметил свет.
Вначале ему показалось, что это действительно светлеет тень, но какая может быть тень, когда вокруг кромешная тропическая ночь, а костер давно погас, прибитый струями безжалостного дождя?
Но свет усиливался, Даниэлю стало страшно.
Может, бог обиделся и решил очнуться от многовековой спячки, не дожидаясь, пока он откроет цилиндр?
Надо спешить, крышка поддается туго, Даниэль с усилием пытается повернуть ее, но ничего не получается.
Его бьет дрожь, руки трясутся, цилиндр падает на землю.
И в этот момент из брюха Тапира появляются языки пламени.
Холодные, зеленоватого цвета.
Как из ракетного сопла при старте.
Даниэль не раз видел по ТВ запуск ракет.
Французских, американских, русских, даже японских.
И всегда удивлялся тому, отчего у пламени зеленоватый оттенок, хотя скорее всего это просто какие-то глюки при цветопередаче.
Пламя не должно быть зеленым — желтым, чуть красноватым, с белыми проблесками, но только не зеленоватым. Такое возможно лишь при тайных обрядах, а какое колдовство при запуске ракеты?
Но в экране телевизора у пламени всегда зеленый оттенок.
Даниэлю показалось, что он сейчас у себя дома, в Барселоне. Сидит в кресле и смотрит на экран.
Пламя изливалось беззвучно. Даниэль лишь слышал, как шуршат по листьям последние капли дождя.
Зачем-то он вспомнил Убон и подумал, что когда будет в Паттайе, то надо провести с ней побольше времени — пусть сделает ему массаж, а не только подставит дырочку.
И внезапно понял, что никогда больше не будет в Паттайе.
Как и в Барселоне, и в Брайтоне, и в Сан-Франциско.
В Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Токио.
Сеуле, Мельбурне, Копенгагене.
Никогда и нигде не будет.
Тапир оторвался от земли и начал подниматься над поляной.
Языки пламени росли, странно, но кто-то включил в телевизоре звук.
Сейчас они вырывались с неприятным и грозным шипением, будто там, внутри белого корпуса, проснулась большая голодная змея.
Как-то в Южной Африке Даниэлю показывали одну — шуруруку, еще ее называют бушмейстер.
Страшнее кобры, гаже любого смертоносного аспида.
Но тогда это была мертвая змея, а сейчас — живая.
А значит — бог не любит его, он чем-то обидел бога, и тот решил отомстить.
Даниэль встал на колени и поднял голову.
Тапир парил над поляной, змея в брюхе отчаянно шипела.
Даниэлю хотелось спросить, что он сделал такого, отчего должен умереть?
Ведь он всегда любил только одного бога — Белого Тапира.
И даже принес ему глаз.
Цилиндр все еще валяется неподалеку от потухшего костра, никелированный цилиндр с так и не отвинченной крышкой.
Змея в брюхе продолжает шипеть, только Даниэлю кажется, что это уже не змея.
Что-то еще более страшное: непонятная, чуждая сила, что вот-вот вырвется наружу и подхватит его, подкинет для забавы вверх, а потом бросит с высоты на землю, и он разобьется.
Или повиснет мертвым, вниз головой, зацепившись ногами за ветку этого старого дерева.
Даниэль закричал.
Надо выключить телевизор, разбить, кинув в экран цилиндром. Тогда языки пламени исчезнут, и Белый Тапир вновь опустится на землю.
Но он не опускается, наоборот — начинает расти.
Даниэль завороженно смотрит, как парящая над поляной фигура становится все больше и больше.
Вот она уже закрывает полнеба, он опять кричит, но бог не отвечает, равнодушный, бессердечный, отвернувшийся от него бог!
Наславший вдобавок змею, которая оплела его своим гибким телом.
Становится тяжело дышать, кольца сжимаются все сильнее. Даниэль чувствует, как ноги отрываются от земли.
Его поднимают вверх, но это еще не конец.
Сейчас змея распустит кольца, и он упадет вниз.
Хорошо бы до этого не дожить.
Он уже не боится — страх ушел, приближается смерть.
С глазами старого китайца, проигравшего ему в сикбо много лет назад.
Недаром еще с детства он слышал — не верь китайцам, они обманут!
Чертов китаец, зачем он тогда сел с ним играть?
Старик посмотрел на него так, будто наперед знал, что случится.
Когда-нибудь.
Сейчас.
Через пару мгновений.
Даже можно сосчитать.
Даниэль произносит про себя «раз».
Потом «два».
Больше ничего не происходит.
Лишь ночь доползает до рассвета, рассвет переходит в розовое и нежное утро, быстро сменившееся уверенным, жарким днем.
Если посмотреть сейчас на поляну со стороны, то хорошо видна фигура странного животного, сделанная из белого металла и стоящая у большого дерева, на котором, чуть покачиваясь, головой вниз висит человеческое тело — рот искривлен, будто перед смертью человек кричал, да так и умер, скорее всего от ужаса.
А неподалеку от дерева валяется никелированный цилиндр с неотвинченной крышкой.
Вилли вначале долго пялился на Даниэля, потом на цилиндр, потом опять на Даниэля.
