страницу, каждую правку, каждый твой черновик.
Он прижался к моим губам и закрыл глаза.
– Сегодня ты была нужна мне, и ты пришла. Я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты была рядом там, за то, что ты рядом сейчас. За то, что ты… это ты. Ты озаряешь даже самые темные ночи. Я люблю тебя, – выдохнул он. – Я люблю тебя. Я… тебя… люблю…
Мы были двумя детьми, заключившими глупое пари несколько месяцев назад. Двумя детьми, которые ставили друг другу подножки. Двумя детьми, которые спорили, отпускали грубые замечания, дрались не на жизнь, а на смерть. А затем, где-то в суете нашей ненависти, мы влюбились.
– Ты готова отдаться мне этим вечером, Шей? Могу ли я отвести тебя в свою комнату и попробовать на вкус каждый дюйм твоего тела? – пробормотал он, медленно покусывая мои губы. – Готова ли ты принять меня?
– Да. Каждый мой дюйм принадлежит тебе.
Он отнес меня в свою комнату и медленно снял с меня одежду.
В ту ночь мы занимались любовью дважды. Первый раз был деликатным и нежным – он двигался аккуратно и медленно, наслаждаясь каждой частичкой меня. Во второй раз я попросила его показать мне свои шрамы. И он это сделал. Наш секс был грязным. Его поцелуи были грубее, толчки – глубже, а стоны – громче. Он упирался своими бедрами в мои, прижимая меня к комоду, к кровати, к своему пульсирующему сердцу. Он занимался любовью, словно дикий зверь. Он стонал и рычал, двигаясь внутри меня, открывая мне свои страдания, свою душевную боль, свои шрамы.
Этот сломленный мальчик…
Он был моим.
Измученным.
Потерянным.
Растрепанным.
И моим.
* * *
Когда наступило воскресное утро, он проводил меня до входной двери и заключил в объятия.
– Спасибо, что осталась со мной.
– Я всегда буду с тобой.
Он одарил меня кривоватой улыбкой.
– Ты – лучшее, что есть в этом мире. Ты это знаешь?
– Могу сказать то же самое о тебе.
Он посмотрел в мою сторону, и я попыталась его прочитать. Он что-то недоговаривал, что-то держал в себе, и я была в полной растерянности оттого, что не могла этого расшифровать. Эта часть его души была от меня закрыта. Словно он воздвиг стену, скрывающую от меня следующую главу его истории.
– Что происходит? – спросила я.
– О чем ты?
– Что происходит у тебя в голове?
Он хмыкнул и постучал себя по виску.
– Практически ничего, – пошутил он.
– Лэндон, правда. В чем дело?
– Не волнуйся так сильно, Цыпа. Я в порядке. Мы поговорим позже, хорошо?
Он притянул меня к себе и поцеловал в лоб.
– Я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю.
Однако то, как он произнес эти слова, не давало мне покоя. Почему его «я тебя люблю» было так похоже на прощание?
Лэндон
Шей уехала в воскресенье утром, и я был благодарен Марии за то, что в тот день она снова ко мне пришла.
Я знал, что не должен оставаться один. Даже несмотря на то, что прошлую ночь Шей провела со мной, я чувствовал тяжесть, от которой не мог избавиться. Я боялся остаться наедине со своими мыслями. Я боялся остаться один на один с собой и своим разумом.
– Сегодня ты молчишь, а это значит, что ты слишком много думаешь, – заметила Мария за ужином.
– Просто в моей голове происходит слишком много всего, – ответил я, ковыряясь ложкой в картофельном пюре.
– Может, поделишься своими мыслями?
Я хотел с ней поговорить. Я хотел открыться и показать ей весь происходящий в моем сознании хаос, но все было не так просто. Одного разговора было недостаточно для того, чтобы ужасные мысли покинули мою голову. Она бы попросту их не поняла – так же, как не понимал их я.
Я очень устал. Каждый день ощущался тяжелым грузом, все сильнее и сильнее прижимавшим меня к земле.
Она сжала руки в замок и наклонилась ко мне.
– Не спеши, Лэндон. Твой мозг на пределе, поэтому ты должен дать ему передышку. Не торопись. Дай себе время разобраться со своими чувствами.
Как бы я хотел, чтобы все было так просто. Чтобы депрессия была похожа на машину, и я мог просто нажать на тормоз и остановить поток своего сознания. Я хотел бы заглушить двигатель и хотя бы немного побыть неподвижным. Но депрессия работала по совершенно иному принципу. Когда мой разум начинал свое движение, педаль газа прижималась к полу и я на полной скорости мчался прямо в кирпичную стену.
Я мог разбиться в любой день.
Я мог потерять себя в любую секунду.
Я слабо улыбнулся Марии:
– Все в порядке. Я в порядке.
Она прищурилась и положила свою руку поверх моей.
– Ты не в порядке, и это нормально. Но не замыкайся в себе слишком сильно – иначе рано или поздно ты уже не сможешь выбраться. Мне знакомо это чувство. Я прожила с депрессией многие годы. Я знаю, что разум может поглотить человека целиком.
Я удивленно приподнял бровь. Невозможно было поверить в то, что у Марии была депрессия. Она была самой счастливой женщиной, которую я когда-либо встречал. Она была совсем как ее внучка – само воплощение радости.
– Невозможно… – начал я.
Она улыбнулась, и, черт возьми, ее улыбка была так похожа на улыбку Шей, и, черт возьми, черт возьми, черт возьми, я скучал по улыбке Шей больше всего на свете. И по ее смеху. По ее глазам. По тому, как она забавно откусывала конфеты.
– Всю свою жизнь я работала над тем, чтобы побороть депрессию. Это была долгая битва за подбор правильного лечения и поиска подходящих людей. Я до сих пор посещаю терапевта раз в неделю. Некоторые считают, что депрессия делает человека недостойным некоторых вещей. Лэндон Скотт, это – полнейшая ложь. Ты заслуживаешь большего. Большего, чем ложь, которую тебе внушает твой разум. Большего, чем сомнения, которыми наполнены твои мысли. Большего, чем боязнь того, что у тебя никогда не будет нормальной жизни. Ты заслуживаешь большего.
Я опустил голову.
– Я боюсь, – признался я.
– Чего ты боишься больше всего?
– Быть одиноким. Я не могу впускать людей в свою жизнь из-за беспорядка в моей голове.
– А как же моя внучка? Ведь ты впустил ее. Я знаю, что ты это сделал. Я никогда не видела тебя счастливее, чем с ней.
Я кивнул.
– Шей потрясающая. Она лучшее, что когда-либо со мной случалось. Но я не заслуживаю ее.
