Если/когда тебе понадобится забота и утешение (а нравится тебе это или нет, в последние сорок восемь часов ты в этом нуждалась), то я получаю право быть тем человеком, который даёт тебе эту заботу. В этом фактически и заключается суть отношений. Разве нет?
Мои челюсти стиснуты. Я чувствую, что меня давят, загоняют в угол, уговаривают; я ощущаю себя уставшей, больной и раздражающе поверженной.
— Ну, тогда за ужином нам надо было обсуждать эту твою философию вместо вторых имён и количества детей. Потому что я не уверена, что согласна с этим.
Он щурится и склоняет голову набок.
— Я был здесь, потому что я люблю тебя. Любящие партнёры поддерживают друг друга. Ты с этим не согласна?
Упрямство натягивает тетиву. Задетая гордость наводит прицел. Злость совершает фатально точный выстрел.
— Я никогда не говорила, что люблю тебя.
Рен открывает рот, затем застывает. Он медленно выпрямляется и пригвождает меня взглядом. Я вижу, как вертятся его шестерёнки. Это игра с семантикой. Мы оба знаем, что я подразумевала это, пусть и не произносила вслух те самые слова.
На его подбородке дёргается мускул. Глаза блестят, пока он смотрит на меня.
— Что ты хочешь сказать?
Мне чертовски больно смотреть на него. Знать, что я отталкиваю лучшего человека, что был в моей жизни, но в том и проблема. Мне не место рядом с кем-то столь хорошим, как Рен. Он недостаточно отстранённый, недостаточно эгоистичный. Его границы слишком податливы, его порывы к близости слишком быстрые.
Правда никуда не девается, как всегда. Солнце и грозы делят одно небо, но они никогда не вместе. Они вскользь схлёстываются в беглых моментах поразительной красоты — слепящее, дарующее жизнь солнце пронзает почерневшее небо — а потом всё заканчивается так быстро, что ты гадаешь, было ли это вообще.
— Я говорю, что тебе лучше уйти, Рен.
Он отшатывается так, будто я его ударила. Заморгав, он отворачивается, затем смотрит в пол.
— Ты это не серьёзно, Фрэнки. Ты злишься. И пусть я с тобой не согласен, ты имеешь право злиться на меня. Но я не уйду.
Я закрываю глаза, вжимаюсь спиной в кровать и глотаю слёзы.
— Нет, уйдёшь.
— Фрэнки…
— Убирайся.
На несколько долгих секунд воцаряется тишина. Ничего, кроме фоновых шумов — открывающиеся и закрывающиеся двери, писк медицинских аппаратов. Я не открываю глаза, задерживаю дыхание и молюсь, чтобы мучительный момент завершился.
Внезапно его голос раздаётся у самого моего уха.
— Я дам тебе время. Но я не уйду от этого навсегда. Ты заслуживаешь лучшего. И я тоже.
Я прикусываю язык, слёзы катятся по щекам. Наконец, я чувствую, как этот жар, этот чистый пряный запах испаряются. Широкие шаги по палате стихают, дверь закрывается.
А потом я разваливаюсь на куски.
Не проходит и минуты, как Ло возвращается в палату, смотрит на моё залитое слезами лицо, затем на пустующий стул Рена.
— Ладно. И какой уровень самосаботажа мы только что активировали?
Одной рукой я вытираю лицом, а другой показываю средний палец, ноготь которого выкрашен лаком с блёстками.
— Ворчун, помноженный на блёстки, — говорит она. — Мне нравится.
— Так было уже целую вечность.
— Как и в случае с твоей дерьмовой натурой.
Я ударяю кулаком по кровати и сердито смотрю на неё.
— Я прогнала его. И тебя могу прогнать.
— Ооо, — она изображает дрожь. — Боюсь-боюсь.
Я стискиваю зубы и снова зажмуриваюсь. Закрыв за собой дверь, Ло неспешно подходит ко мне.
— На самом деле, — произносит она, — это ты боишься, — моя ладонь сжимает простыни, пока Ло подвигает стул Рена ближе к кровати и плюхается на него. — Вопрос вот в чём — чего именно ты боишься?
Когда я не отвечаю ей, она берет мою ладонь и наклоняется ко мне.
— Отношения не идеальны, Фрэнки. Они подобны живым и дышащим существам. У них бывают боли роста, как у детей. У них есть взлёты и падения. Они требуют доверия и прощения. Они не требуют идеальности и безупречности. Нужны лишь два человека, которые хотят любить друг друга и постоянно узнавать лучшие способы делать это.
Я открываю глаза и бросаю на неё резкий взгляд.
— Кому нужны сопливые мелодрамы, если есть ты и Рен?
Ло всматривается в моё лицо.
— Ох, милая, — она вздыхает и вытирает мои слёзы. — Вот чего ты боишься, да? Что тебя будет любить этот большой рыжий плюшевый медведь, боготворящий землю, по которой ты ходишь?
Я сердито вытираю со щеки слезинку, которая опять вытекла из уголка глаза.
— Я вышвырнула его, Ло. Что я наделала?
— Ты плохо среагировала на то, что тебя хорошо любили.
— Я люблю его, — рыдаю я, закрывая лицо руками. — И я заставила его уйти.
— Я знаю, Фрэнки. И над этим нам придётся поработать. Потому что Рену не нужно такое дерьмо в его жизни, и тебе тоже, — Ло нежно сжимает мою ладонь. — Так что сказала психолог? Когда ты говорила с ней о нём?
— Ну… — я откашливаюсь. — Вообще-то я не…
— Ох, женщина, — Ло отпускает мою руку. — Ты не говорила о нём.
Я качаю головой.
— Потому что ты знала, о чем она тебе напомнит, и тебе слишком страшно признать правду, которую она на тебя вывалила бы.
Я киваю.
— А именно? — настаивает Ло.
— То, что я заслуживаю, чтобы меня любили такой, какая я есть, — несчастно признаюсь я. — Что человек, заслуживающий моей любви, будет любить всю меня.
Именно так мне сказал психолог. Именно так я сама сказала Рену той ночью на пляже. Я чертовски хорошо даю советы и чертовски плохо сама им следую.
Ло откидывается на спинку стула и укладывает ноги на мою койку.
— Верно. То есть, тебе надо принять решение. Если ты веришь, что тебя можно любить, то ты должна верить и в то, что на свете есть человек, готовый тебя любить. Разве это не он?
— Он, — шепчу я, вытирая слёзы.
— Да, ты никогда со стопроцентной точностью не узнаешь, причинит он тебе боль или нет. Но знаешь что, Фрэнки? Никто не знает, причинит любовь боль или нет. Надо просто рискнуть.
Моё дыхание сделается учащённым и неглубоким. Я стискиваю простыни, стараясь дышать нормально. Боже, я всё просрала. Капитально. Я до сих пор ужасно напуганная, неуверенная в себе и безумно уязвимая, но она права. Я права. Если кто и будет меня любить, если я и хочу кого-то любить и быть достойной любви, то это Рен. И когда он показал, как сильны его чувства ко мне, я оттолкнула его. Потому что это пугает. Прекрасно и уязвимо
