Инна Волкова - Медовый месяц

«Все! — иногда решала я. — Больше ни за что не подойду к ней первой, она такая вредная, противная, не буду с ней дружить!»

Но уже через час набирала номер ее телефона и спрашивала, как ни в чем не бывало:

— Лиса, ты чего делаешь? Пошли гулять? Или в кино.

И она обычно отвечала:

— Сейчас, только шнурки поглажу.

Это тоже была наша дежурная шутка. И мы шли вместе гулять, в кино, в кафе, в музей или куда-нибудь еще. Главное, что вместе…

Когда все необходимые формальности и процедуры были выполнены, Лизу разрешили отправить в Москву, где должны были состояться ее похороны. Эти слова казались мне странными и не имеющими ничего общего с моей подругой. «Похороны», «могила», «гроб», «панихида»… Какими далекими казались мне еще недавно все эти слова! В детстве я была на похоронах своей прабабушки, потому что меня не с кем было оставить дома. Мне было пять лет, прабабушку я видела всего несколько раз в жизни, и вообще мало понимала, что происходит. Почему люди плачут, держат в руках цветы, почему незнакомая мне женщина лежит в красном ящике? Тогда я впервые услышала слово «гроб». Почему эта странная тетя не двигается, а к ней по очереди подходят люди и зачем-то целуют в лоб? Помню, что на поминках, опять же новое слово, я наелась очень вкусных блинов и прочих блюд и потом часто спрашивала у мамы: «А когда мы снова пойдем на похороны?» Мне очень хотелось еще раз откушать воздушных блинов, приготовленных родственницей прабабушки. Потом были похороны отца, на которых я лишь ненадолго появилась на кладбище и на поминках не присутствовала. Но и эти похороны не оставили в моей душе следа. Ведь отца я знала еще меньше, чем покойную прабабушку. Так что для меня он был таким же чужим незнакомым человеком, и его смерть мало что всколыхнула в моей душе. С тех пор в моей жизни не было ни поминок, ни похорон. Эти понятия были далеки и не имели ко мне никакого отношения. И вот этим летом, первым летом моего замужества, в мою жизнь вошла эта скорбь. Эльвира, затем ее отец. И вот теперь Лиза, моя ровесница, моя подруга, моя сестра. Рыжеволосая девочка, которая когда-то, когда нам было по шесть или семь лет, сказала с непоколебимой убежденностью: «Мы с тобой будем жить вечно. Мы будем всегда!» И я ничуть не усомнилась в ее правоте…

Больше всего меня мучил вопрос: как я смогу взглянуть в глаза Лизиным родителям? Особенно маме. Когда мы учились в школе, то частенько после уроков заходили пообедать к Лизе, во-первых, ее мама, в отличие от моей, не работала, и дома всегда был обед, во-вторых, она потрясающе готовила. Ее пирогов и вареников с вишней я могла съесть безграничное количество. Последнее время мы виделись реже, но все равно она относилась ко мне почти как к дочери и всегда интересовалась, как у меня дела, что происходит в моей жизни. А божественный вкус ее праздничного торта со взбитыми сливками и клубникой, который она испекла в честь нашего поступления в институт, я помню и по сей день. И вот теперь я должна сказать ей о том, что ее единственной дочери больше нет. И именно я виновата в ее смерти…

Это чувство вины родилось во мне, когда я немного пришла в себя и начала воспринимать окружающую реальность. Это из-за меня она приехала в этот чертов город, господи, как я теперь его ненавидела, забыв о том, что еще недавно он мне нравился! Город-монстр, город-призрак, убивающий, затягивающий в свою сеть невинные жертвы, словно паук. В его недрах притаилось злобное чудовище, мясник, вампир в человеческом облике, который выходит на охоту по ночам, а в дневное время отсыпается. Или, может быть, работает, учится, даже имеет семью и, вполне вероятно, слывет хорошим парнем среди своих друзей и коллег. Пьет пиво по выходным, дарит жене цветы, водит детей в зоопарк и иногда дает денег взаймы. И никто не знает о том, какой монстр скрывается под его личиной. Подумать только, какая-то женщина ложится с ним в постель каждый вечер и занимается любовью. Впрочем, я читала о том, что у большинства серийных убийц и насильников существуют проблемы в нормальной половой жизни или они вовсе импотенты. Обычный секс их не прельщает. Им скучно. И только кровавое пиршество, торжество смерти пробуждает их плоть, вызывает оргазм. Господи, когда я читала эти строки, то воспринимала их лишь как увлекательный триллер, слегка нагоняющий страх и вызывающий сердцебиение. Да, я знала, что это не выдумка, что эти люди, точнее, нелюди существовали на самом деле, и это не плод воображения автора, что имена и фотографии их жертв настоящие. За ними скрываются реальные люди, реальные жизни, так жестоко и несправедливо прерванные этими подонками. Но все равно, это было так далеко от меня, в другой жизни. Как похороны отца и прабабушки, которых я никогда не знала. Ну почему, почему все это случилось со мной, в моей жизни?! Почему именно Лиза, такая милая, славная, добрая, так любившая жизнь, почему?! Я задавала этот вопрос себе тысячу раз — и не находила ответа. Почему, зачем она приехала в этот чертов город? Лучше бы она оставалась на юге! Но она приехала ко мне, ради меня, значит, я виновата в том, что с ней случилось. И потом, если бы в тот день я бы не оставила ее одну в этом проклятом шляпном магазине — теперь я буду ненавидеть все шляпы мира, — она бы осталась жива! Значит, снова виновата я, и только я… Ненавижу себя! Я говорила эти слова Саше, который сидел рядом со мной и держал мою руку в своей. Он молчал, не перебивал, не пытался утешить меня или возразить. Просто молча сидел и слушал. Моя обида на него и даже чувство, похожее на ненависть, которое я ощущала вначале, прошли, уступив место раскаянию, он же ни в чем не виноват, никто не виноват, кроме меня! И тогда появилась необходимость видеть его, чувствовать его поддержку, его присутствие, ощущать тепло его руки, от которого хотя бы ненамного становится легче. Когда я наконец замолчала и, обессиленная, откинулась на подушку, давясь слезами, он сказал:

— Было бы глупо и бесполезно говорить тебе сейчас слова утешения. Ты все равно их не услышишь. Да и что значат сейчас какие-то слова? Банальные фразы, типа: «время лечит» или «жизнь, несмотря ни на что, продолжается»? С одной стороны, в них есть правда, с другой — чудовищная ложь. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, очень хорошо понимаю. Я ведь сам пережил подобное.

— Да, я помню, ты мне рассказывал о своем друге, — устало откликнулась я. — И я вспомнила, как ты рассказывал о своей встрече с его матерью. Вот и я сейчас больше всего на свете боюсь взглянуть в глаза Лизиной маме. Как я смогу это сделать, как?! — И я зарыдала в голос, уткнувшись лицом в его рубашку.

Он молча гладил мои волосы, а потом тихо произнес: